— Не знаю. Я сбился со счета в прошлом веке, а в этом… у меня неважно с арифметикой. Я путаю цифры и порядок их расположения.

— Ничего себе, — удивилась графиня. — Да ты, милый друг, либо поэт, либо чокнутый.

— Наверно, поэт, — предположил юноша.

— Разберемся.

— Все говорят, что чокнутый, но это неправда.

— Выпьем бутылочку — видно будет. Давно здесь живешь? Хорошо знаешь остров?

— Я живу в монастыре, который на западном берегу.

— Ты монах?

— Нет… Братья пустили меня пожить.

— Этот колокольный звон…

— Из монастыря, — ответил Эрнест. — Ты слышишь, да? Многие люди его не слышат. Я так и знал, что ты слышишь, потому что ты не такая, как все.

— Не глухая. И, к счастью, не поэтесса. Стало быть, чокнутая.

— Нет! У чокнутых людей много шума в собственной голове, мир им не слышен. Хочешь, я покатаю тебя на лодке? Ты можешь придти в монастырь и посмотреть, где я живу. Когда приедут паломники, в монастырь пускают всех, кто приходит.

— Даже тех, кто поклоняется идолам?

— Идолам? — с интересом спросил Эрнест. — Тот, кто поклоняется идолам, в храм не идет.

— Идем ко мне. В номере найдется пара стаканов и немного закуски.

Графиня погорячилась, когда решила, что юноша учил английский по старым учебникам. Эрнест говорил свободно, образно, раскованно, и тем не менее, язык звучал странно. Совершенно не так, как звучит современный английский язык. То, что с этим человеком что-то не так, Мира уже поняла на пляже, но не могла себе представить, до какой степени! Из какого измерения вывалился мальчишка на остров, от каких напастей здесь прячется, и кому успел насолить в свои незрелые годы? Мира чувствовала угрызения совести, наполняя вином бокал, и готовилась нести уголовную ответственность за спаивание детей. Юноша сообщил о себе, что коллекционирует книги, раньше увлекался наукой, но заболел головой и теперь не может посчитать даже сдачу в лавке у букиниста. Братья-монахи относятся к нему с состраданием и на шорты в пальмах закрывают глаза. Юноша сказал, что когда-то давным-давно жил на материке, но семьи не помнит. Помнит, что добрые люди пристроили его в монастырь, где он с удовольствием любуется морем, навещает в бухте своего друга-почтальона, и очень боится, что скоро не сможет читать, потому что начнет путаться в буквах. Но одно признание поразило Миру особенно:

— Я не могу дождаться, когда умру, — сказал Эрнест, — и моя душа поднимется в небо. Я увижу остров с высоты самолета, увижу города, материки, океаны, увижу, как планета от меня улетит в темноту, а звезды будут так близко, как ты теперь, и я буду говорить с ними на одном языке.

После таких откровений Мира взяла тайм-аут и выставила Сару Исааковну на балкон, чтобы старушку не запоносило от крамолы. Чтобы рано по утру графине не пришлось втайне от госпожи Калимэры драить клетку.

— Возьми меня с собой, — попросила графиня, — мне страшно летать по космосу в одиночку, а на Земле оставаться еще страшнее.

— А почему? — удивился Эрнест, и графиня умолкла.

Она не успела придумать страшную сказку на ночь, которую можно рассказать душевно больному мальчишке. Но Эрнест не собирался спать. Возвращаться навеселе в монастырь он тем более не собирался. Мира заперла дверь и зашторила окна. Она подумала и твердо решила развлечь своего гостя «авторской» теорией мироздания. Только не знала, как изложить ее доступным языком на манер детской Библии, с яркими иллюстрациями и сочными образами. Для вдохновения графиня достала из заначки еще одну бутылку вина. Ей было до смерти интересно, как отреагирует на теорию этот неординарный ребенок.

«Ты попал, крошка! — решила графиня. — Не надо было тянуть тетеньку за язык. Завтра Калимэра откроет дверь, вызовет медицинский катер, и Жорж найдет нас в одной смирительной рубашке на двоих, в палате с решетками. Пожалуй, я признаюсь Жоржу, что ты — мой сын. Пожалуй, он даже поверит».

Утром госпожа Калимэра застала в апартаментах графини юношу ослепительной красоты и хоть бы чуть удивилась. Хоть бы для виду и для приличия… Юноша сидел на кровати с бокалом вина и закусывал персиком. Мира сидела тут же. Постель не была разобрана с вечера, но эти подробности госпожу Калимэру не волновали. Она мигом сменила простыни под графиней и юношей, шуганула шваброй пляжные тапочки у кровати, и отправилась менять полотенца в душевую комнату.

Эрнеста также не смутило явление хозяйки. Юноша, которого приютили монастырские братья, не привык встречать рассвет в своей келье. Зато графиню смутило равнодушие госпожи Калимэры. Смутило сильно. Графиня заподозрила, что этот молодой человек уже много раз попадался в апартаментах дам, которые годятся ему в матушки, поскольку с юными особами здесь негусто даже в разгар сезона. Даже молодые девицы, что шествовали по пляжу, отдыхали на острове вместе с родителями. Они снимали дом неподалеку от гостиницы Калимэры и гасили свет аккуратно в десять часов. Там монастырскому красавцу ловить было нечего, потому что на окнах имелись ставни, а на двери хороший замок.

— М…да, — сказала графиня, когда дверь за госпожой Калимэрой захлопнулась, — жизнь складывается не так, как нам хочется, а так как ей удобно самой, словно это не наша жизнь.

Через минуту женщина выгребала мусор из-под пузатого немца. Вероятно, выносила горшок, потому что ночью на острове разыгрался ветер, свет пропал, и пузатый немец боялся в темноте приближаться к разинутой пасти сортира.

— Если ты считаешь, что жизнь — наказание, — ответил Эрнест, — значит, она накажет тебя.

Ночь с юношей произвела на графиню впечатление еще более странное. Графиня поняла одно: она ничем не сможет ему помочь, потому что не поняла в этом парне совсем ничего, начиная с его загадочного происхождения и заканчивая такими же загадочными намерениями в отношении себя. К утру Эрнест начал производить на графиню впечатление галлюцинации. Такой же нелепой, как сон, виденный накануне. Только теперь она знала точно, что церковь стоит не на горе, а на берегу, и по субботам к западной бухте приходит катер с паломниками. Зимой паломников меньше, летом больше, и Эрнест иногда путешествует с ними на материк…

— Жаль, что ты путаешь цифры, — сказала на прощанье графиня. — Всегда интересно знать, сколько лет ты прожил на Земле.

— То, что прожито, нам больше не принадлежит, — возразил Эрнест. — Наше только то, что осталось, потому что люди иногда забывают вещи, которые важнее цифр.

— Поэтому мы поклоняемся идолам, вместо Бога, — заметила Мира. — Богу за каждым не уследить, а идолы не постесняются напомнить, что важно, что нет. Где оглавление романа, который написан про нас… Откуда мы появились и куда прячемся… Идолам не лень ходить за нами по пятам, подбирать и вкладывать в наши головы все, что из них вылетает. Идолы знают о нас все, только не знают, как от нас избавиться, чтобы читатель рыдал. Понимаешь? Идолы имеют над нами безграничную власть, но просить прощения мы все равно идем к Богу. Туда, где о нас давно позабыли.

— Мне кажется, — ответил Эрнест, — что человеку не за что просить прощения у Бога. Он так мал и слаб, что просто не может сделать ничего такого, за что иному следует извиниться.

Паломники приехали утром. Несколько женщин, закутанных в платки, пожилой мужчина и парочка детей, которых взрослые постоянно держали за руки. Эрнест привез графиню в западную бухту на почтовой лодке. Монастырь стоял у воды, за ним возвышалась гора. Кроме монастыря на берегу не было ничего. Только паломники печально тащились по каменной набережной в направлении открытых ворот. Только колокол звонил, приглашая братьев к молитве.

— В нашей церкви особенная икона, — сказал Эрнест. — Она покровительствует путешественникам. Всем, кто живет в дороге, всем, кто скитается по свету. Значит мне и тебе.

Графиня осмотрела келью, в которой братья монахи приютили ее товарища, и оценила библиотеку, которая занимала стену от пола до потолка. Она была уверена, что молодой человек не мог собрать столько книг, больше половины из которых — антиквариат. Она была уверена, что ее друг Эрнест большой фантазер, который получил от отца наследство, перевез на остров и потихоньку транжирит, угощая дорогими винами приглянувшихся дам, но экслибрис свидетельствовал о том, что хозяин библиотеки, господин Эрнесто Акуро, в действительности состоит членом какого-то королевского научного общества. Графиня удивилась. Впрочем, отца Эрнеста вполне могли звать так же, как сына. Она решила, что сеньор — испанец, но вопросов о семье задавать не стала. В руках графини задержался томик Шекспира, изданный в позапрошлом веке на родине автора, и происхождение английского языка сеньора Эрнесто стало более-менее объяснимым. Графиня прочла несколько строк вслух, чтобы убедиться в своей догадке…