Лиза положила тетрадку на стол и требовательно посмотрела на Миру.

— Все? — спросила графиня.

— Все.

— Элли…

— Теперь меня зовут Лиза, — поправила девушка.

— Лиза! Слово «срет» надо заменить. Никакой журнал не возьмет стихотворение с таким словом.

— Почему?

— Потому что оно неприличное. Ну… или, скажем, условно приличное. Редактор его не пропустит. Можно, например, написать не «в лоточек срет», а «водичку пьет».

Лиза задумалась. Мира позволила девушке сосредоточиться и почиркать немного в тетрадке карандашом.

— Так неправильно, — пришла к выводу Лиза. — Что это он только ест и пьет? Не получается целого кота.

— Чего не получается? — удивилась графиня.

— Не видно жизни кота Мартина. Просто еда — это еще не жизнь. Просто еда — это скучно.

— А если еда и ящик с какашками — тогда весело.

— Все люди такие глупые, — обиделась Лиза. — Смотрят только в тарелку, а позади себя ничего смотреть не хотят. Люди такие глупые, что с ними даже не о чем говорить.

В этот раз задумалась Мира. Задумалась крепко, даже не заметила тетушку Серафиму, которая пронеслась мимо нее с набитыми сумками, и скрылась за кухонной занавеской. Мира вспомнила Ханта, их беспробудные пьянки у холодного камина парижской квартиры, и рассуждения о жизни, которые ставили ее в тупик. Приблизительно, как сейчас. Она никогда не думала, что коробка с какашками вернет ее в те времена, которых не было ни для кого, кроме нее и Автора, переписавшего главу, и швырнувшего лучшие дни ее жизни в мусорный ящик…

— Мирочка, я поставлю тесто, — перебила ее мысль Серафима. — Ты же переночуешь… А утром будут теплые пирожки на дорогу. Когда за тобой приедет этот мужчина?

— Тетя Сима, — обратилась к женщине Мира. — А с какой стати Мартин у вас срет в лоточек? Ему на дворе места мало?

— Наподдали ему как следует наши коты, — пояснила хозяйка. — Теперь его дома держим. Кот-то балованный! Что не по нем — капризничает. Там, в Германии, его набаловали, а мы здесь мучаемся.

— Есть еще одно стихотворение про Мартина, — напомнила о себе Лиза. — Читать?

— Читать, — вздохнула графиня.

— Все?

— Нет, у меня еще много стихов.

— Мирочка! — снова вмешалась Сима. — Может, лучше к ужину испечь пироги?

— Тетя Сима, — графиня поднялась из-за стола и уединилась с хозяйкой дома на кухне. — Вы весь сироп ей споили?

— Весь, Мирочка, весь. Все, как ты написала в бумажке, — Сима махнула рукой на отрывной календарь, под которым было приколото булавкой расписание приема лекарства. — И Лизоньке, и Ниночке. Они сладкое любят. Они даже микстуру сладкую пьют. Вон, твоя бутылка на полке стоит. На донышке осталось.

— Тетя Сима… вы не почувствовали изменений?

— А чего нам менять? Мы живем хорошо, никому не мешаем. Девочки мне помогают на огороде. Бывает, я прихворну, так они сами и грядки прополют, и воды нанесут.

— Зачем носить? У вас же водопровод! Тетя Сима, вы меня убиваете!

— Так, с речки же… сосем другая вода.

— Та же самая вода, тетя Сима! Та же! Только из скважины чище.

— Не знаю, Мирочка, не знаю… Я все мечтаю, что вы с Женей поженитесь, будете приезжать к нам в отпуск, детишек своих привозить, а может быть, дом здесь прикупите. Вот хорошо-то будет! Лишь бы ты парня хорошего не упустила! Женя — какой золотой человек! Выйдешь за такого — в раю будешь жить. И я буду за вас спокойна, а то ведь помру — на кого девчонок оставлю?

— Отправите их в университет, пусть физику учат.

— Так далеко… — вздохнула Серафима. — Так далеко эта ваша Москва. И чего молодежь туда рвется? Разве здесь плохо?

Когда теплые пирожки были сложены в корзину и поставлены в большой джип, тетушка Серафима всплакнула, а Лиза подошла к графине и поцеловала ее, как дальнюю родственницу, формально и безучастно.

— Ты же любила моего папу, значит, любишь меня, — сказала она, объясняя свое родственное поведение.

— Откуда ты знаешь?

— Помнишь, как мы с тобой ехали сюда в первый раз? Ты сказала, что папу обязательно нужно любить очень сильно, чтобы он не попал в ад. Чтобы для него хотя бы в чистилище место нашлось, хотя бы стоячее у сортира.

— Интересно! Что я еще тебе говорила?

— Я помню все, — уверила Лиза графиню. — Ты сказала, что люди прибили Бога гвоздями к кресту за то, что он прогнал их из рая, но это не так. Ты просто не знаешь, а говоришь. Бог не прогонял из рая людей. И убили Бога не люди. Вы приняли на себя чужой грех и не знаете. Я знаю, кто это сделал, но не скажу. Если только открою рот — они вернутся за мной. Когда мы летели на самолете, помнишь?.. Я думала, мы летим в рай, просила Бога открыть ворота, но потом самолет опустился. Наверно, Бог никогда не простит людей, потому что тоже не знает, кто же на самом деле его угробил.

— Если Бог кого-нибудь и простит, то вы с бабушкой Серафимой будете первыми в списке, — пообещала Мира.

— А папа?

— К папе могут возникнуть вопросы, но если ты будешь сильно его любить, то есть надежда на стоящее место в чистилище. Только ты должна любить его очень сильно.

Мира долго думала, прежде чем отчитаться перед Жоржем о визите на хутор. Перелистывала бумаги, выданные Карасем. В течение суток, она выучила их наизусть и без труда находила нужную информацию, но к определенному выводу не пришла. Первое, что интересовало графиню по делу вакцины Гурамова, это участие «проф. Боровского Н.В.», открывателя изотопа, на свойствах которого был построен лечебный эффект. В чем именно эффект заключался, Мира не поняла из бумаг, не поняла и из личного общения с пациенткой. Капитан Карась и подавно не понял, поэтому засекретил материал и вымарал химические формулы черным маркером.

— Эти девицы не смогут ужиться в цивилизации, — сделала вывод графиня. — Ни приведи Господь, Серафима загнется — я не знаю, что делать. Их даже в дурдом отдавать опасно.

— Кто они? — спросил Жорж. — Что за Нина постеснялась выйти тебя проводить?

— Такая же девочка со странностями.

— Она тоже принимала вакцину?

— Это мой прокол. Извини, Жорж, не подумала! Сима все делит пополам между ними. Дает конфету одной — другая немедленно хочет такую же. Я просто не предупредила ее.

— Если они обе прошли курс, то все ясно.

— Что ясно? Что тебе ясно, Жорж, объясни, потому что мне лично не ясно ничего.

— Их мозг работает на общей частоте. Одна девица пошла тебя провожать, вторая желала тебе счастливого пути ее словами. Им не обязательно выходить вдвоем, чтобы видеть, что происходит. Они достаточно ясно видят глазами друг друга.

— Серьезно?

— Теперь представляешь, что могла натворить вакцина Гурамова, появись она в свободной продаже?

— Ты не дал ей появиться? — догадалась графиня. — Ты или не ты?

— Я до последнего момента верил, что изотопы Боровского нельзя превратить в вакцину, которая даст мутацию в человеческом организме. По всем известным законам биологии, организм должен отторгать чужеродное. Гурамов преодолел барьер просто и гениально. И таких подвижников с каждым годом становится больше. Я уже не в состоянии контролировать всех.

Попутчики умолкли и продолжали молчать, обдумывая каждый свое, пока их мысли не пересеклись на общем выводе.

— Разбирайся с Греалем, Мирослава! Разбирайся, пока не поздно. Здесь стало слишком много проблем.

— Так может быть… — предположила графиня, — ты дашь мне свой Греаль для образца? Хотя бы на время.

— Не дам, — ответил Жорж. — Мой Греаль — последняя страховка в этом опасном бизнесе.

— Ну, Жорж!..

— Глупо рубить гнилой канат, пока не подпоясался новым. Особенно, если висишь над пропастью. На Земле скоро будет столько проблем, что один Греаль со всеми не справится. Может быть, ты права, а я не прав. Может, стоит дать шанс человечеству спасти себя. А что оно, собственно говоря, теряет?