— «Главные задачи и основные тенденции современной физики», — прочла Мирослава и поглядела на комиссию сверху вниз.

— Где ваши документы? — спросил молодой аспирант.

Натан Валерьянович по-прежнему заполнял бумаги.

— Мои документы вам вряд ли понадобятся. Прошу вас, господа, присоединиться к аудитории, потому что сейчас я прочту вам лекцию об основных тенденциях и задачах. Сейчас я объясню вам очень подробно, чем вы должны заниматься в науке и какие задачи перед собою ставить… — Натан Валерьянович перестал писать и поднял глаза. — Вас, профессор, я особенно приглашаю послушать. Абитуриенты заулыбались. Девушка, строчившая формулы на доске, обернулась в испуге.

— Мира… — произнес Боровский и бросил ручку на незаполненный документ. — Мира! Боже мой… Наконец-то… Что произошло? Почему ты пропала?

— Натан Валерьянович! — улыбнулась графиня. — По случаю моего возвращения — всем амнистия! Отпускайте ваших бледных студентиков с пятерками по домам и пытайте меня. Я отвечу на все вопросы.

Боровский засуетился. Сначала схватил портфель, потом уронил его на пол. Из портфеля полетели бумаги. Графиня вышла в коридор.

— Мира! — выскочил вслед за графиней профессор. — Ну, как же так? Почему ты уехала? Что произошло, что ты даже не захотела проститься? Я с ума схожу от догадок. Нам надо поговорить сейчас же! Немедленно! Я не понимаю…

— Я подожду вас в кабинете, Натан Валерьянович, заканчивайте экзамен.

— Ни в коем случае! Мы сейчас же едем ко мне и говорим обо всем.

— Разве вас не интересует, кто придет на курс в следующем учебном году? Заканчивайте, профессор, обещаю, что дождусь вас.

— Меня не интересует курс, — ответил Натан. — Меня интересует, что произошло на башне. Почему ты отказалась разговаривать с нами? Почему пропала?

— Ладно, поедем, поговорим, — согласилась Мира, и улыбка исчезла с ее лица.

С дачи Боровских сбежала даже ворона. Натан Валерьянович провернул ключ во внутренностях замка, отпер дверь и пригласил графиню в дом, где мебель была укрыта простынями, а окна занавешены плотной тканью. Графиня сняла покрывало с кресла. Дом показался ей чужим. Расположение предметов неправильным. Комната, в которой когда-то жил любимый ученик Натана, превратилась в склад ненужных игрушек. У графини сложилось впечатление, что игрушки прожили свою жизнь, умерли и упокоились на игрушечном кладбище.

— Надо их куда-нибудь деть, да руки не доходят, — признался Натан. — Отмыть бы да раздать хоть кому-нибудь… Сейчас, Мирочка, я подключу газ и мы сварим кофе.

Боровский ушел. Мирослава осталась на пороге комнаты в воспоминаниях о прошлом: о столе, заваленном дисками, о полках, где хранилось старое компьютерное железо, к которому Оскар не подпускал никого, и прикасаться не разрешал. Там, где раньше висели колонки, отсутствовал даже гвоздь. Обои были прежними, и рама была покрашена той же краской цвета миндальной кожуры, и плафон на лампе болтался тот же, но от человека не осталось даже дырки в обоях. От человека, который не имел на Земле ничего: ни дома, ни семьи, ни счастья… Графиня поняла, что заплачет, если пробудет здесь еще немного, и вернулась на кухню, где Боровский сражался с редуктором, который никак не лез на газовый баллон.

— Посидите со мной, Натан Валерьянович. Черт с ним, с кофе.

Боровский опустился в кресло напротив. Мира сделала над собой усилие, чтобы сдержать слезу и все-таки не сдержала.

— Я знаю… — сказал Натан. — Я чувствую, что произошло что-то страшное. Мы допустили ошибку, Мира? Расскажи мне все, не то я сойду с ума.

— Да, допустили ошибку. Я допустила ошибку. Не корите себя, Натан Валерьянович, вы сделали все, что смогли.

— Я должен знать. Что бы там ни было, мне лучше знать, потому что хуже всего — неизвестность.

— Да, — согласилась графиня и достала носовой платок.

— Мы закрыли зону, вернулись в Москву… С тех пор я не могу найти себе места. Я не могу найти себе места с тех пор, как ты убежала, не простившись, не объяснив, не поговорив по-человечески ни со мной, ни с Валерой. Мы обидели тебя?

— Нет.

— Когда ты уехала, я понял, что произошло что-то страшное, и упрекал себя за то, что не задержал тебя сразу, не расспросил. Я думал, что вернусь в Москву, мы успокоимся и поговорим обо всем, но я предположить не мог, что потеряю тебя из вида на целый год. Весь год я не нахожу себе места. Мне надо хоть что-то понять, чтобы не сойти с ума.

— Вы не меня потеряли в тот день, Натан Валерьянович. Уверяю вас, вы потеряли гораздо больше. Не только вы. И я вместе с вами.

— Так я и думал, — вздохнул Натан. — Этого я и боялся… что вместе с зоной мы потеряли человека, которого близко знали.

— Если быть точными, двоих. Но одного из них вы знали особенно близко. Не удивительно, что вы не находите себе места. Удивительно, что вы приспособились жить без него после стольких лет. Простите меня, что психанула на вас тогда. У меня была надежда, что вы его помните. Понимаю, Натан Валерьянович, что ваша «иллюзорная память» никак не зависит от моей воли, но вы относились к нему, как к сыну, и я надеялась. Он жил в вашем доме, работал с вами…

— Жил в детской? — догадался Натан, указывая на дверь, которая осталась открытой после визита графини. — В той комнате никто никогда не жил. Назови мне его имя, Мира. У него ведь было не вполне обычное имя, нехарактерное для здешних мест…

— Попробуйте вспомнить, Натан Валерьянович, а я помогу.

— Возможно, Яков?

— Вы имеете в виду Яшку Бессонова-Южина? Да, Яшку действительно звали Яков.

— Неужели мы закрыли его в дехроне?

— Вы серьезно, Натан Валерьянович?

— У меня осталась книга этого человека…

— Натан Валерьянович!!! — воскликнула Мира. — Вы издеваетесь надо мной? Вы считаете, что я приперлась к вам сюда из-за Яшки Бессонова?

— Мира, мы потеряли его или нет? Я не помню, чтобы он когда-либо жил в моем доме, но это может быть по причине измененной памяти. Я не помню про этого человека почти ничего, но в книге, которую он мне дал, написано: «Дорогому учителю, коллеге, единомышленнику…»

— Вас зацепило слово «учитель»?

— Признаться, да.

— Вас кто-нибудь так называл? Хоть один ученик обращался к вам когда-нибудь этим словом?

— Точно не вспомню, но если ты скажешь…

— Вы не поверили мне, когда я потеряла Ханни. Вы не поверите мне и сейчас.

— Поверю, — пообещал Натан. — Поверю. Слишком много я заплатил за свое неверие. Скажи мне правду, и я поверю.

— У нас теперь разные правды. Один человек вас действительно называл Учителем, но это не Яшка Бессонов.

— Кто этот человек? Если не Яков, то кто?

— Зачем я приехала…

— Мира, расскажи мне о нем. Расскажи мне о человеке, которого я оставил в зоне.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что, профессор, мне все еще больно, — призналась графиня и разрыдалась.

Натан растерялся. По всем законам этого ужасного мира, он должен был утешить девочку, но не смел приблизиться к ней, потому что боялся причинить лишнюю боль. Он не смел предложить ей помощь, потому что, сам того не желая, стал причиной беды. И теперь, чем больше будет усердствовать в утешении, тем сильнее поранит.

— Мирочка… — прошептал Натан. — Что я могу сделать? Если конечно, могу…

— Можете, Натан Валерьянович.

— Сделаю все, что скажешь. Можешь распоряжаться мной… можешь командовать, как Ильей Ильичем, влюбленным в тебя с детских лет. Я даже не буду анализировать твои просьбы, я буду слепо их исполнять.

— Сейчас… — ответила Мира, приводя себя в порядок, — сейчас я придумаю, как вами распорядиться.

— Человек, которого мы потеряли, был моим студентом? — предположил Боровский.

— Больше, чем студентом. Больше, чем другом и сыном. По крайней мере, вы всегда говорили так. Он был вашим учеником и единомышленником. Преданным до идиотизма и благодарным за все, что вы для него сделали.

По растерянному взгляду Натана Мира поняла, что ступила в пропасть. Что в этой системе отчета нет даже шаткой опоры. Она поняла, что зря проделала путь и самое время вернуться, но Боровский все равно не отпустил бы ее одну в ночь.