Но именно мужчина в центре сцены разрушает нас всех без возможности восстановления. Большую часть этой песни, «Tumble Dry», он держит микрофон – своё текущее оружие массового поражения – обеими руками, сметая нас прочь своей пронзительной мелодией и беспощадными текстами.

Я покачиваюсь на месте, примерно в десяти футах от него, подпевая, позволяя той ослеплённой фанатке, что живёт во мне, получить свою долю упоения.

Они превзошли мои ожидания. Я уже с содроганием думаю о том, когда закончится второе шоу, но всё же благодарна, что мне подарят ещё одно.

Ещё одного будет достаточно, Натали.

Сбросив каблуки, в которые я переобулась перед шоу, я поднимаю руки в жесте восторга, пока пот струйками стекает по спине, и позволяю себе унестись этим потоком.

Голос Истона растекается по небольшому залу на шесть тысяч человек, заполненному до отказа, словно лава. В начале шоу, выглянув из–за кулис, я видела, что первые ряды заняты в основном женщинами – их взгляды были не чем иным, как поклонением, будто если они протянут к нему руки, он исцелит их всех. Для них, в эти несколько минут, он достоин этих жаждущих и благоговейных взглядов. Он стал бы исцелением и для меня, признай я нарастающую боль и воспользуйся возможностью временно утолить её с ним.

Но я не идиотка.

Я уже сделала  глубокий глоток и знаю, что за ним последует мучительная жажда. Теперь Истон принадлежит миру, и ради него, и ради себя, я должна жить в этом моменте, потому что знаю, что он мимолётен. Он устремлён к звёздам, а мои корни прочно вросли в землю. Отказываясь позволить этим мыслям испортить настроение, я подбадриваю его вместе с толпой, снимаю бесконечные минуты видео, а потом убираю телефон. Последние несколько песен я решаю оставить только для памяти.

Как журналисту, мне иногда сложно отличить, какие моменты стоит проживать, а какие – запечатлеть в уме для своего творчества в будущем. Но этот момент определённо мой, и он хотел, чтобы я была здесь. Натали Батлер, а не Натали Херст. Даже если мы одно лицо.

Закрыв глаза, я погружаюсь в текст, беззвучно подпевая. И когда открываю их и вижу, что Истон повёрнут ко мне, пристально наблюдая за мной с того места, где поёт, у меня перехватывает дыхание.

Мерзавец.

Я так близко к огню. Я прекрасно знаю, какие части меня уцелеют, стоит мне сделать хотя бы шаг навстречу тому, что я чувствую, и эта истина неотступно преследует меня.

Сказка стара, как мир, когда дело касается человеческой природы.

Я хочу то, что не могу иметь.

Даже сейчас, когда я только подумала об этом, его тихое электричество разливается по моему телу, поглощая меня, пока волосы на руках и шее встают дыбом. Я вдыхаю заряженный воздух между нами, и меня накрывают воспоминания – о желании в его глазах, о том, как мы обнажали души, разбирали друг друга по частям, а затем с лёгкостью собирали обратно. Я снова переживаю те мгновения каждой клеткой своего тела, пока он полностью захватывает моё внимание, с гитарой за спиной, и с его губ срываются хриплые слова о тоске. Прилив его взгляда медленно отступает, его веки смыкаются, а в голосе звучит несомненная боль – как раз когда он пропевает последнюю строку, и сцена погружается во тьму.

Когда свет вновь зажигается, я совершенно покорена, пропитана им насквозь, даже стоя в десяти шагах, моё желание достигло невероятной силы. Подавляя свои эгоистичные порывы, я улыбаюсь и начинаю аплодировать, пока рёв толпы не достигает оглушительной мощи. Даже не видя их, я физически ощущаю связь между Истоном и его зрителями, ту самую любовь, о которой он так тепло говорил. Более того, когда Истон окидывает взглядом море поклонников, впитывая каждую деталь, на его лице ясно видно восторг, с которым он обращается к ним.

– Большое спасибо, что пришли, Оклахома–Сити, – он прикладывает руку к груди, а затем его взгляд скользит ко мне. – Я так рад, что вы здесь.

– Я тоже, – беззвучно шевелю губами я, всё ещё укрытая занавесом, и снова задаю себе тот же вопрос.

Как, чёрт возьми, я смогу устоять перед этим мужчиной?

Да и кто вообще способен устоять?

И вот тогда я понимаю – боль будет того стоить. Просто чтобы знать его, быть свидетельницей того, как он начинает свой жизненный путь, свой карьерный путь, благодаря тому, кто он есть. На мгновение мне приходит в голову мысль, что со временем у нас может сложиться какая–то дружба, но эта идея разбивается вдребезги, едолько в памяти всплывает картина того, как он склонился надо мной в студии. Его рука впивается в край дивана, другая обнимает мою челюсть, а его прекрасные черты искажены наслаждением, когда он вошёл в меня.

Здесь и сейчас, Нат. Здесь и сейчас.

Эти драгоценные мгновения с ним, возможность стать свидетельницей начала его пути – вот что станет моим утешением, когда мне придётся во второй раз оторвать себя от него.

Именно этот момент, здесь и сейчас, – та самая золотая середина между узнаваемостью и всепоглощающей славой, что не за горами. Всего за несколько месяцев он собрал такую аудиторию и уже продал все билеты на стадион в конце своего первого турне в фургоне. Год спустя я не смогу так просто приблизиться к нему, если вообще смогу. Это осознание вселяет в меня некоторый страх за него. Потому что к концу тура его, вероятно, затянет на такой уровень славы, которого он не хочет. Ирония в том, что сейчас на сцене он выглядит абсолютно спокойным. Я знаю, что он обрёл гармонию, потому что, несмотря на страхи, которыми он делился со мной, его связь с залом стала его утешением.

– Поаплодируйте группе REVERB! На басу – Сид Патель, безумный соло–гитарист ЭлЭл Гаррисон, и на ударных – Так, чёрт возьми, Гарретт! – выкрикивает Истон, кивая в сторону группы, прежде чем обратиться к ним. – Что насчёт ещё одной? – он переводит взгляд между ЭлЭлом, Таком и Сидом, которые готовы согласиться, их лица озарены признанием толпы. Мне нравится, что он избавил зрителей от эгоистичного ухода со сцены и молчаливого требования аплодисментов на бис, потому что это не в его характере.

Дьявольская ухмылка приподнимает его чувственные губы, и я пьянею от этого зрелища, пока он с лёгкостью перемещает свою блестящую чёрную гитару перед собой, делая этот переход плавным и естественным.

Я задерживаю дыхание – вместе с остальными зрителями – в предвкушении, какую же кавер–версию они исполнят. До этого он охватил несколько эпох и жанров и попал в заголовки новостей после одного из недавних выступлений на бис, где он идеально исполнил рэп–трек, словно занимался этим всю жизнь. Я, должно быть, пересматривала ту запись сотни раз и каждый раз испытывала одинаковую гордость за него. Кажется, неважно, за что он берётся, – он всё делает безупречно.

Истон наклоняется к микрофону, пока зрители не перестают аплодировать, и его улыбка в ответ ещё сильнее заводит их, прежде чем они наконец затихают, а он готовит медиатор.

Свет гаснет во второй раз, и в зале звучит протяжный голос Истона:

– И в те немногие мгновения, что у нас остались, мы хотим говорить с вами начистоту, на том языке, который каждый из присутствующих сможет легко понять.

– Боже мой! – я подпрыгиваю, словно чёртик из табакерки, когда свет вспыхивает и Истон с мастерством выводит первые аккорды «Cult of Personality». Не отрывая от него глаз, я в полном восторге, мотаю головой и покачиваюсь на каблуках, волосы разлетаются вокруг лица, пока стадион погружается в хаос.

Истон рвёт струны, будто гитара – продолжение его самого, во время соло он мотает головой в такт, перебирая струны, и виртуозно исполняет его вместе с ЭлЭлом, а я тем временем полностью теряю ощущение себя. Группа не упускает ни единого нюанса песни, и вчетвером они разносят эту грёбаную площадку в клочья.

Как и я, большинство зрителей, родившихся после миллениума, вероятно, никогда не слышали эту песню. Хотя, возможно, некоторые знакомы с ней, потому что, если Истон и научил меня чему–то за время нашего общения, так это тому, что музыка, хоть и помечена временным штампом и разделена по жанрам, – вне времени.