– Ничего. – Я отмахиваюсь от извинений. – Я так и думала. Просто это выбило меня из колеи на несколько дней, вот и все.

Выражение лица Истона кричит «чушь собачья», а я сурово смотрю на него.

– Полагаю, во мне говорит журналист. Я не из тех девушек, которым достаточно обрывочных сведений.

– Но ты не спросишь у своего отца?

– Нет, я не хочу поднимать в его прошлом ничего, что может причинить ему боль.

– Но от этого страдаешь ты, – без обиняков парирует Бенджи.

– В этом виновата только я, за то, что совала нос не в свое дело. Но больше меня беспокоит сама загадка того, что произошло. Как будто смотришь фильм до половины. Даже если знаешь конец, все равно хочешь увидеть, как они к нему пришли. Во многом виню свою журналистскую сущность.

– Я понимаю. Правда. – Бенджи выключает машинку и разминает шею. – Ладно, ты молодец, но давай сделаем небольшой перерыв, чувак.

Истон качает головой.

– Я в порядке.

Бенджи снимает перчатки и выкидывает их.

– Что ж, мне нужно поссать и покурить, так что не скучайте.

Истон приподнимается, чтобы сесть, а Бенджи смотрит то на него, то на меня.

– Вы голодные?

– Мы, наверное, перекусим после этого, – заявляет Истон, хотя для меня это новость. Я смотрю, как Бенджи направляется к задней двери салона, на ходу доставая сигареты. Дверь закрывается, а я уставилась в пенную шапку своего пива, чувствуя на себе пристальный взгляд Истона и зная, что сейчас последует.

– Преуменьшение своего желание получить ответы не поможет тебе их найти.

– Он все равно ничего не знает. Я сказала, что оставлю это, и оставлю, как только шасси моего самолета поднимется завтра. Меня здесь никогда не было, – говорю я. – Я должна отпустить это ради собственного рассудка.

– Как скажешь, – бурчит Истон, явно не веря.

– Твоя мать когда–нибудь упоминала моего отца?

– Я думал об этом прошлой ночью. Из историй, что я слушал в детстве, нет. Но я и не ожидал, что она будет говорить о нем, если они были так серьезны, как ты говоришь...

– Они были помолвлены, Истон, – уточняю я для нас обоих, вбивая это себе в голову и пытаясь не смотреть на живого, дышащего искусителя в паре шагов от меня. – Серьезнее некуда.

Истон кивает, ерзая на столе и сложив руки между коленями.

– Так что, да, не думаю, что мама часто его упоминала. Если и упоминала, то, наверное, в контексте своего старого редактора.

Я киваю.

– Ты мог бы позвать Бенджи на ужин, – пытаюсь сменить тему.

– Я не хотел, – легко признается он, и я поднимаю на него взгляд.

– Что тебя разозлило в фильме?

– Ты правда ничего не упускаешь, да? – я делаю глоток пива.

– Ты не слишком искусна в сокрытии того, что тебя бесит. Так что в фильме тебя задело?

– Судя по их письмам, он помог сформировать из нее ту писательницу, которой она стала, – я качаю головой. – Она даже не упомянула его в фильме. Или, может, я ошибаюсь. Может, это было намеренно, потому что она не хотела причинять ему боль. Интересно, она связалась с ним или просто решила полностью его исключить. – Я решаюсь взглянуть на него. – Тебя это хоть сколько–нибудь интересует?

– Я уверен в том, что есть у моих родителей, и знаю, что у них все хорошо, прочно. Но да, мне становится любопытнее, потому что это задело тебя достаточно сильно, чтобы ты приехала сюда.

– Я не хочу проецировать на тебя то, что чувствую.

– Это напрасное беспокойство. Я не позволяю чужим восприятиям менять мое мнение о чем–либо, если только я сам с ним не согласен.

– Для тебя все так просто, да?

Молчание. Это мой знак, чтобы посмотреть на него. Но прямо сейчас я не могу, потому что пиво не только развязывает мне язык, но и обостряет мое восприятие его влияния на меня.

– Посмотри на меня, Натали.

Боже, как он произносит мое имя хриплым голосом. Не может же оно звучать так хорошо, но это так.

– Натали, – повторяет он, – посмотри на меня.

Я не смотрю.

– Дело не только в том, что он помог ей сформироваться как писательнице... они казались такими прочными, и я думаю...

– Что?

– Я думаю, Рид... я думаю, твой отец...

– Разлучил их?

– Может, он был как–то к этому причастен. Если честно, из писем ясно, что твоя мама сделала выбор, потому что они с моим отцом расстались за несколько месяцев до того, как она переехала в Сиэтл и встретила твоего отца в том доме. Я просто не понимаю, что изначально привело к их разрыву. После того как я прочитала их собственные слова о том, как сильно они любили друг друга, трудно было представить, что что–либо или кто–либо мог разлучить их.

Задняя дверь салона с грохотом захлопывается как раз перед тем, как Бенджи закрывает за собой дверь в туалет.

– Продолжай, – подталкивает Истон.

– Последнее письмо между ними было с извинениями от твоей мамы по поводу заголовков о помолвке твоих родителей, – передаю я, глядя на него. – Читая это, я словно сама переживала это разбитое сердце... после их расставания было невыносимо больно. Это было так странно. Как будто сердце моего отца разбивалось, и мое тоже. Как два человека, которые, как мне казалось, так сильно любили друг друга, могут просто разойтись?

– Натали. Единственный способ узнать – спросить его.

– Я не могу. Поверь, сначала я хотела, но не могу избавиться от чувства, что он скрывал это, потому что ему слишком больно об этом говорить, и он похоронил эти воспоминания, чтобы не возвращаться к ним.

– Но брак твоих родителей...

– Бывали сложные периоды, но... в целом хороший, – я сжимаю бокал с пивом и вздыхаю, – это абсурд. – Я допиваю остаток, а Истон следит за бокалом в моей руке, понимая, что я намеренно пытаюсь притупить чувства. – Это глупая, нездоровая зацикленность на прошлом, которое мне даже не принадлежит. Мне нужно встряхнуться и отпустить это...

– Но если ты не сделаешь этого...

– Я обязана. Все мое будущее – каждая мечта, которую я для себя представляла, основана на моих отношениях с отцом, и это мой собственный выбор. Он не воспитывал меня, чтобы я шла по его стопам. Моя любовь к сторителлингу пришла естественно, и именно восхищение им изначально направило меня на этот путь. Сейчас, когда мне осталось год или два до наследия его дела, потерять его доверие было бы губительно – не только для будущего, которое меня ждет, но, что важнее, для наших отношений. Я хочу получить эту газету, Истон, и я хочу, чтобы мой отец доверил ее мне. Это моя карьерная мечта.

Истон издает одобрительный гул, и в этот момент к нам присоединяется Бенджи, оценивающе оглядывая ситуацию.

– Ребята, вам нужно дать еще минутку?

– Да, – говорит Истон.

В то время как я твердо отвечаю:

– Нет.

Я широко смотрю на Истона, умоляя остановиться, пока Бенджи надевает новые перчатки и возобновляет работу над его боком. Пока Бенджи продолжает, я всматриваюсь в лицо Истона в поисках признаков дискомфорта.

– Тебе больно?

– Не совсем, нет. Похоже на щипки.

– Погоди, пока я доберусь до твоих ребер, мудак, – ухмыляется Бенджи, не отрывая глаз от работы.

Даже когда он дразнит его, братская любовь отпечатана на обоих их лицах. Мне нравится это видеть, и я впитываю этот взгляд, пока темные изумрудные глаза не переключаются на мои, наполняясь грустью от осознания реальности. Послезавтра я больше никогда не увижу Истона. Моё сердце тяжелеет от этой мысли. Каким–то образом за короткое время, что я его знаю, я привязалась к нашей зарождающейся дружбе и лёгкой связи между нами, и это становится мучительно очевидным.

Кажется, это взаимно – должно быть, ведь он остановил меня, когда я уходила. Он простил мне обман, который не должен был прощать. Он мог отпустить меня прошлой ночью, но не сделал этого. Вместо этого он настаивал, чтобы я осталась с ним – и в его куртке. Мало того, ему, казалось, было больно, когда я попыталась снять её ранее. Женщина во мне бесстыдно ликует от этого проявления собственнического отношения  с его стороны. Но именно это я чувствую сейчас, глядя на него,  охваченная этой неотвратимой тягой и потребностью приблизиться к нему всеми возможными способами.