– На этот раз я тот придурок, что застал тебя врасплох. Я признаю это.

– Дело не только в этом, Истон, – я почти закрываю глаза от ощущения его большого пальца, легчайше скользящего по моей щеке. – Может, мне просто стоит уйти. В смысле, я все равно завтра уезжаю.

– Ты не хочешь уезжать, – уверенно парирует он, сжимая мою руку и покачивая ее. – И я не хочу, чтобы ты уезжала.

Его признание ненадолго ошеломляет меня, а он смотрит на меня так же, как вчера вечером, когда мы едва не вспыхнули у отеля. С сознанием, затуманенным и почти покоренным, я не спорю, когда он резко разворачивается и ведет меня обратно в салон. Мы смотрим друг на друга, когда он открывает дверь, и легкая улыбка на его губах заставляет меня сделать шаг внутрь.

– Круто, – Бенджи, кажется, ни капли не смущен моей вспышкой. Истон отпускает мою руку и снова укладывается на стол, его внимательный взгляд прикован ко мне, пока я опускаюсь в кресло.

– Похоже, тебе не помешало бы выпить, – Бенджи готовит машинку. – Налей себе пива. В холодильнике еще есть вино.

– Ты прав. Вам по одному?

Бенджи качает головой.

– Он не может пить, пока делает тату, а я – пока работаю. Бар скорее для тех, кто ждет. Мы возьмем воды.

– Поняла, – решаю, что это не самая плохая идея. Подставляю бокал под кран и наливаю себе копченый портер, краем уха улавливая отрывки их горячего спора и ухмыляясь услышанному от Истона «тупому мудаку» одновременно со сменой музыки. С пивом в руке я достаю из холодильника две бутылки воды и, возвращаясь, разношу их. Бенджи благодарит, когда я ставлю его бутылку на стойку рядом с местом, где он работает, а Истону протягиваю его. Его взгляд вопрошает: «Мы в порядке?», и я спокойно киваю. Его плечи заметно расслабляются, и от этого вида мне становится еще теплее. Мы задерживаем взгляды, пока я снова сажусь на место и отпиваю пива. Машинка жужжит короткими очередями, и Бенджи, добиравший краску, заговаривает:

– Причина, по которой я признался, что отношения моих родителей – цирк, – Бенджи говорит, не поднимая глаз и сосредоточенно работая, – в том, что если их история не дает тебе покоя, я тебя понимаю. – Он останавливает машинку, фыркает, качает головой и снова прикладывает иглы к коже Истона. – Их отношения – это сага длиной в тридцать лет.

– Как это?

Он смотрит на меня оценивающе.

– Все, что ты скажешь, останется между нами. Даю слово.

Он взвешивает мое обещание, и я снова говорю:

– Мне предстоит унаследовать газету, и я не стану ставить на кон ее или свою репутацию ради любой истории, какой бы востребованной она ни была.

Бенджи кивает.

– Это все равно не секрет. Они то сходились, то расходились всю мою жизнь. До сих пор живут отдельно, но безумно, и я имею в виду, блять, бе–зу–у–умно влюблены, что для них, на самом деле, никогда не было хорошей вещью.

– Если они так любят друг друга... почему они не вместе? Из–за ее измен?

– Ага. После того как мама намеренно разрушила их отношения из–за своей неуверенности, папа так и не смог простить ее. Но они оба так и не отпустили друг друга по–настоящему.

– И они с тех пор не были вместе?

– Ага, сходились. Но ненадолго и никогда эксклюзивно. Полагаю, это такой ебанутый способ папы наказывать ее все эти годы. А мама слишком упряма, чтобы признать ему, что это наказание сработало слишком уж хорошо. Папа даже дошел до помолвки, хотя все еще был явно влюблен в нее. Это также причина, по которой никто из них так и не женился. Хотел бы я сказать, что вышел из их драмы невредимым, но это не так. На самом деле, для тех, кто знает меня хорошо, не секрет, что я скорее готов отстрелить себе хуй, чем серьезно с кем–то сходиться. Это я и пытался донести..

– Чертовски ужасно, – говорит Истон, заглушая жужжание машинки и музыку.

– Чертова ужасно, – соглашается Бенджи, бросая мне виноватый взгляд. – Так что, при всем уважении к тете Стелле и примерам ваших отношений, – он смотрит то на Истона, то на меня, – у меня есть другие идеи о том, как жить без груза обязательств. И могу гарантировать, что буду шафером с машиной для побега.

Я отпиваю пива и киваю.

– Так расскажи мне, что на самом деле привело тебя сюда, Натали Батлер, – требует Бенджи.

Звук моей фамилии заставляет меня отпить еще больше, в надежде, что это придаст мне смелости говорить так же откровенно. Мне совсем не так легко с Бенджи, как с Истоном, и это с каждой секундой становится все очевиднее.

– Она любит задавать вопросы, а не отвечать на них, – вступает Истон. Перевод – ей тяжело.

Он попал в точку. Я не из тех девушек, что любят делиться своими чувствами. По крайней мере, не была, пока Истон не поставил под сомнение то, что я считала правдой о себе.

Когда мне было больно в прошлом, я обычно использовала это как топливо, чтобы стать лучше. Включала боль в новые тренировки или использовала ее, чтобы pushing себя усерднее в учебе или работе. Использование своей боли для самосовершенствования всегда было моим способом стать сильнее. Только когда я действительно на дне, я доверяю свою боль Холли или маме. Когда я это делаю, они понимают, что я в нокауте – по крайней мере, временно.

Насколько я поняла, эти двое, кажется, совершенно спокойно делятся вещами, которые кажутся очень личными. Истон сумел вытащить из меня правду, как никто другой, с легкостью снимая с меня слой за слоем всего за несколько дней.

– Полагаю, мне сначала понадобится еще одно пиво, – признаюсь я. – У меня нет той разухабистой честности, которая, как вам кажется, у меня водится.

Истон и Бенджи смотрят на меня с поднятыми бровями.

– Или, может, оно уже действует, черт, – я ухмыляюсь, поднимая пинту. – Что там в темном пиве?

Бенджи усмехается.

– Это мужская версия красного вина. Женщины не часто говорят о разнице между действием шардоне и мерло, но она есть. Два бокала красного – и кровь играет не по–детски, тяжелый день переносится легче.

– В таком случае, – я допиваю пиво, и они оба смеются. Я пытаюсь разглядеть улыбку Истона, но из–за его позы не вижу. Встаю, чтобы налить еще. – Ты точно не против, Бенджи?

– Ни капли. Оно для того и стоит.

Бенджи повышает голос, пока я наливаю:

– Полагаю, ты поняла, кто я, еще до того, как вышла из туалета?

– Ага, – говорю я, возвращаясь к креслу и стараясь изо всех сил не смотреть на выпуклость бицепса Истона, пока он подпирает голову рукой.

– Честно, я удивлена, что здесь не толпятся группи, но, наверное, это частично результат того, что ваши родители ограждали вас от внимания?

Бенджи кивает.

– Всю жизнь. Когда «Сержанты» перестали выпускать альбомы и гастролировать, папарацци постепенно потеряли к нам интерес, и я смог спокойно открыть салон. Для большинства посетителей я просто тот чертовски сексуальный блондин, который делает отличные тату.

Истон закатывает глаза, а я ухмыляюсь.

– Что ж, надо отдать должное твоим родителям – они справились. Я сложила пазл только потому, что перед приездом вбила в себя кучу информации и посмотрела фильм.

Горький оттенок в моем тоне звучит явственно, и они оба смотрят на меня.

– Фильм был скорее об эволюции группы и карьере Стеллы, – просто объясняет Бенджи.

– Ага, – коротко соглашаюсь я, и Истон это не пропускает, снова включая свое проницательное чутье.

– Голливуд, – Бенджи добирает краски. – Только они могли сделать историю моих родителей романтичной, когда она такой не была.

– Но все их начало и отношения случились до твоего рождения, верно?

– Верно, – соглашается он, но, кажется, не до конца убежден. – А значит, отношения тёти и твоего отца тоже были до фильма, да?

Я качаю головой. На его лице мелькает понимание.

– А, вот почему тебе интересно.

– Все немного сложнее, – признаюсь я. – Так ты никогда не слышал о моем отце или его роли в жизни Стеллы?

Он щурится, будто в раздумьях, и качает головой.

– Извини, не могу сказать, что слышал.