Я не могла позволить Пашангу умереть. Не могла.

– Если он умрет, – сказала я целителям, – я прикажу выпотрошить всех вас на глазах у родных, а потом продам их в рабство саргосцам, на островные копи. – Целители смотрели на меня с трепетом. – Клянусь Лат и Потомками, – продолжала я, – если вы дадите ему умереть…

– Султанша. – Вафик тронул меня за плечо. – Пусть работают. Хирургам нужна твердость в руках, а от угроз руки дрожат.

– Это не угроза. Это обещание. Так и будет… если мой супруг умрет из-за их небрежности.

– Ты отравлена горем. Лучше вернись в свою юрту и сосредоточься на молитве. Я буду докладывать каждый час.

Вернуться в свою юрту и ждать клинка Гокберка? Умолять его сохранить мне жизнь? Может, он предложит меня Бабуру в обмен на торговые права. И я стану просто очередной силгизской девушкой на продажу, как и всегда.

Я взглянула на Пашанга. Однажды, когда он был еще мальчишкой и жил с нами, а у меня еще не шла кровь, я вот так же смотрела, как он спит. Мне не нравился ни его тупой вид, ни как от него пахло пересохшей йотридской землей. Я хотела одного – чтобы он просто ушел. Он ел нашу оленину, пил молоко нашей кобылы, а это значило, что мне достанется меньше. Еще один тупой мальчишка в нашей скромной юрте.

Сказать по правде, мое детское презрение к нему никуда не делось. Даже сейчас старая ненависть бурлила в животе. Даже когда он залезал на меня и его волосатые бедра шаркали о мои, я смотрела на его шею или подбородок, пока он дергался и сопел, и у меня в венах кипело все то же отвращение. Вот почему было так трудно его любить.

Но теперь я испытывала такое же отвращение и к себе, так что это было нормально. Когда видишь голую правду в зеркале или в других людях, невозможно не чувствовать отвращения, потому что мы омерзительные создания. Сними украшения, убери ароматы духов и титул – что останется? Только вонючая, жестокая и презренная обуза для этого мира.

– Сира… – прохрипел Пашанг.

Его веки приоткрылись. Я взяла его за руку и крепко сжала.

– Не уходи, – сказала я. – Ты не можешь меня вот так бросить.

– Я… видел… Мих…

Его голос затих, а глаза закрылись.

С чего бы ему видеть Михея? Может, это очередное видение, которых он жаждал, или просто предсмертный бред?

– Пашанг?

Его рука похолодела и обмякла, а дыхание замедлялось. Я дрожала и всхлипывала.

Когда-то я побывала на кошмарных берегах смерти. Я смотрела в неведомое, истекая кровью, как зарезанный ягненок. Колдовство вернуло меня к жизни, значит, способно вернуть и моего мужа.

Я вскочила, оторвала высокий ворот кафтана и указала на кровавую руну, которую Эше начертал у основания моей шеи.

– Приведите Нору. – Я толком не понимала, кому приказываю. – Приведите Нору!

– Султанша…

Вафик указал на мою грудь. Она была видна, я слишком низко оторвала воротник.

Стражник поспешил отступить за полог, а я натянула кафтан повыше. И смущенно стояла, глядя, как из живота Пашанга извергается желчь.

Вошла Нора с малюткой Казином на руках. От его плача моя печаль стала еще горше.

– Ты вызывала меня, султанша? – спросила она, и ее совершенные щечки порозовели.

– Ты умеешь писать кровью, Нора. И обязана спасти Пашанга.

– Я… что?

Она покрепче прижала к себе Казина и погладила его по щеке.

Я стянула с себя кафтан и бросила его наземь. Мужчины отвели взгляды. Потом я указала на руны на верхней части груди и у основания шеи.

– Возьми мою кровь и изобрази такие же на животе Пашанга.

Нора испуганно покачивала ребенка.

– Прости, султанша, но я не умею.

– Умеешь! – крикнула я. – Своими кровавыми рунами ты разрушила мою жизнь, из-за тебя я оказалась на этом скверном пути. И самое меньшее, что ты можешь сделать, – спасти моего супруга!

– Хорошо, – кивнула Нора, у нее задрожали руки.

Вафик осторожно взял у нее ребенка. Он качал хнычущее маленькое существо так, словно знал, что делает.

– Я постараюсь, султанша. – В ее глазах блеснули слезы. – Прошу, не причиняй мне вреда, если не справлюсь.

Я ухватила рукоять белого кинжала и выдернула его из ножен, намереваясь порезать ладонь. Но тут снаружи раздался чарующий голос:

– Я сам это сделаю.

И в юрту вошел человек. Я чуть не расплакалась при виде его коротких волос и легкой улыбки. Но он похудел после нашей последней встречи. Прекрасная кожа цвета земли чуть побледнела, как будто все это время он провел в подземелье. Хотя, насколько я его знаю, скорее в библиотеке.

– Эше… Что ты здесь делаешь?

Он вынул из кармана крошечный флакончик от духов, наполненный кровью.

– Я излечу его рану.

Эше с Пашангом не ладили. А кроме того, Эше ненавидел то, что мы с Пашангом сделали вместе. Ненавидел кровавую чуму, которую мы вызвали, чтобы выжить.

– Но почему, Эше? Почему ты ему помогаешь?

– Все заслуживают второго шанса. Но за его спасение ты должна исполнить одну мою просьбу.

– Какую?

Он покачал головой. Явно не хотел говорить.

– Он долго не протянет. Так ты согласна, Сира?

Согласна на неизвестную просьбу? Но есть ли у меня выбор?

– Спаси его, и я дам тебе все, что в моих силах.

Вафик и другие целители отошли в сторону, а Эше опустился на колени перед Пашангом. Он окунул палец во флакон и стал рисовать на животе моего мужа, и без того залитом кровью.

А я тем временем прикрылась халатом Пашанга.

– Письмо кровью может быть и благословенным деянием, – сказал Вафик, покачивая Казина. Убаюканный пожилым Философом малыш затих. – Многие Потомки практиковали это колдовство.

Мы смотрели, как высыхает кровь, пузырившаяся на животе Пашанга. А кожа над раной, теперь исчерченная линиями, звездами и изображениями каких-то созданий, твердеет, как корка хлеба в печи.

– Чудесно. – Вафик пригладил растрепавшиеся волосы малыша. – У Хакаима, отца Эше, в библиотеке, вероятно, имелись книги Потомков, которые даже я пока не читал. Хотя его сын и последователь Пути святых, разумно было бы поддерживать с ним хорошие отношения.

Больше всего на свете мне хотелось хороших отношений с Эше. Но он меня ненавидел.

Эше укрыл Пашанга одеялом из лошадиной шкуры.

– Он крепкий, этот каган. Он выздоровеет.

Эше поднялся и улыбнулся мне. Потом его глаза увлажнились, и по щеке скатилась тяжелая слеза.

– Что случилось, Эше?

Мне хотелось стереть слезу, но я боялась, что, если подойду ближе, он убежит, как пустынная газель.

– Пришло время выполнить мою просьбу. – Он обернулся к Вафику. – Философ… отдай мне ребенка.

Его слова потрясли всех в юрте. На мгновение мы замерли.

– Что ты хочешь сделать с ребенком? – спросил Вафик.

– В этом мальчике течет кровь бога, – отозвался Эше.

Нора рванулась вперед и встала между Вафиком и Эше.

И я вслед за ней.

– Эше, что ты такое говоришь?

– Путь к исцелению явился мне в видении наяву. – Его слезы закапали на кафтан. – Марот дал нам его в тот день, когда меня похитили Философы. – Эше попытался улыбнуться. – Он заставил меня записать те самые слова, помнишь? Оказывается, верный путь все это время был скрыт в «Мелодии цветов».

– Что было скрыто? – спросила я.

– Кровавая руна, замаскированная словами. Руна, способная излечить от кровавой чумы.

– Но для чего Мароту указывать нам путь к спасению? – спросила я. – Он ненавидел все человечество.

А может, и нет? Что я на самом деле знала о Мароте и его намерениях?

Да ничего, если честно.

– На земле нет болезни, от которой не существует лекарства, – заговорил Вафик. – Так сказал шариф Тала. – Он посмотрел на успокоившегося ребенка, потом на трясущуюся Нору. – Эше, ты был когда-то достойным Апостолом. Думаю, ты, как человек ученый, знаешь этику так же хорошо, как Философы. Как думаешь, стоит ли лекарство такой цены?

– Со временем кровавая чума унесет миллионы жизней. – Эше утер воротом кафтана мокрые щеки. – А для спасения требуется только кровь одного ребенка. Я сделаю это без боли. Я должен исполнить то, чего не смогут другие. И пусть Лат меня судит.