Эльнура положила руку мне на плечо.

– Все в порядке, сестра. Ты говоришь здраво. В конце концов, речь идет о кровавом облаке, породившем целую армию.

– А джинн сказал, чего именно мы должны там опасаться? – поинтересовался Текиш, скрестив руки на груди.

Я покачала головой.

– Она сама по себе выглядела устрашающе. Невероятно устрашающе. Боюсь, теперь я не смогу нормально спать много лун.

Гокберк вздохнул с неожиданным для такого несгибаемого человека трепетом.

– Один из моих всадников уже отправился туда.

– И? – спросила я. – Что произошло?

– Это было много часов назад. Он так и не вернулся.

– Ты должен был мне сказать, Гокберк, – раздраженно заметил Пашанг, повернувшись к кагану-сопернику. – Я уже сам собирался туда поскакать.

– Я не думал, что это опасно. – Гокберк развел руками с деланой невинностью. – Оттуда ведь вышли крестейцы, чтобы поговорить с нами. Вышли и вернулись как ни в чем не бывало.

– Если они спокойно вышли оттуда, это еще не значит, что выйдем и мы, – сказала я.

– Почему это? – Гокберк презрительно потряс головой. – Кто бы там ни находился, нас защитят Лат и Потомки. Твоя вера ведь не только напоказ?

Если он в это верил, то почему так беспокоился о судьбе своего воина?

– С этой минуты никто не войдет в кровавое облако, – приказал Пашанг. – И мы отойдем на несколько сотен шагов.

– Будь прокляты святые, – сказала Эльнура. Я и не знала, что она употребляет эту фразу. – Тот всадник, который въехал туда… Это же новый муж моей сестры. После указа о брачных узах она с готовностью развелась с прежним. И что я ей теперь скажу?

– Ага, Тилек. Сильный воин, – кивнул Гокберк. – Когда шах Бабур послал сотню слонов затоптать наш лагерь рядом с Челюстью Джалута, Тилек в одиночку увел половину из них. Нельзя его бросать. Пашанг… Почему бы тебе не показать нам, что ты такой же храбрый, как Тилек?

Если он вошел в кровавое облако, то скорее дурак, а не храбрец, хотя грань между ними тонка. Меня раздражало, с какой готовностью Гокберк ждет, что Пашанга поглотит нечто, скрывающееся в этом кровавом тумане.

– Если Зоя узнает, что Тилек пошел туда и не вернулся… – болезненно вздохнула Эльнура.

– То пойдет за ним, – закончил ее мысль Гокберк. – А значит, она храбрее Пашанга. Может, это ей следует стать хатун йотридов.

– И как же ты поступишь? – спросила я Эльнуру, игнорируя утомительные уколы Гокберка.

А Пашанг, кажется, сжал за спиной кулак.

– Свяжу ее, – ответила Эльнура и направилась к рядам разноцветных юрт.

После того как Эльнура привязала свою младшую сестру к столбу и поставила у входа в ее юрту караульных, нам пришлось терпеть доносящиеся оттуда страдальческие причитания, а Гокберк, Пашанг и я собрались в великолепном командном шатре йотридов. Рутенская рабыня наполнила наши чаши сливочным кумысом, который мне казался слишком горьким и склизким. Но я все равно заставила себя его выпить, иначе они усомнились бы в том, что я истинная силгизка.

– Подсчет еще не завершен, но мы захватили по меньшей мере десять тысяч человек, – сказал Пашанг. – В основном женщин и детей.

– Похоже, абядийцы бежали так быстро, что забыли о детях. Срущие песком трусы. – Гокберк затянулся изогнутой опиумной трубкой. – Мне не терпится забрать свою долю товаров и рабов. У меня никогда раньше не было песчаных засранцев. Интересно… у них все дырки забиты песком?

Проглотив остатки кумыса, я откашлялась.

– Умерь свой пыл.

Гокберк выдохнул облако опиумного дыма.

– С чего это?

– Хватит уже вести себя как два ненасытных племени из Пустоши. Надо привести женщин на базар в Кандбаджаре или еще куда-нибудь. Все деньги пойдут в казну, и мы начнем отстраивать город. Даже платить визирям. Что до детей-рабов, мы обратим их в истинную веру и сделаем гулямами. Так поступили бы Селуки.

– Мы не вонючие Селуки. – Гокберк по-волчьи рыкнул. – Я обещал своим всадникам рабов и драгоценности. Они проливали кровь целый день и две ночи и должны быть вознаграждены.

– Они проливали кровь, но не свою. – Я с отвращением фыркнула. – Давай не притворяться, будто это была славная битва. Это было одностороннее кровопролитие. За отличную работу всадникам хорошо заплатят сверх жалованья. Как заплатили бы гулямам.

Гокберк презрительно хмыкнул.

– Гулямам? Силгизский воин – не раб. Жизнь в Кандбаджаре отравила твой и без того гнилой разум.

– Он прав, – сказал Пашанг, избегая моего раздраженного взгляда. – Без наших воинов мы никто. Если мы не будем выполнять их требования, они найдут других каганов.

– А кто мы без Кандбаджара? – Я позволила раздражению выплеснуться в тоне моего голоса. – Думаете, люди не выкинут нас отсюда, если к стенам подойдут дети Мансура или великий визирь Баркам? И куда тогда мы денемся, окруженные врагами со всех сторон?

– Вернемся домой, – ответил Гокберк. – А если люди попытаются нас «выкинуть», то Кандбаджара просто не станет, неоткуда будет выкидывать. Уж это я гарантирую.

– Я придумала этот план не для того, чтобы вы двое растеряли все наши преимущества! – Я стукнула по ковру кулаком. – Согласна разделить добычу на три части.

– И целую треть забрать себе? – шикнул на меня Гокберк. – Да уж, ты стала настоящим Селуком.

– Не себе. Я хочу править процветающей Аланьей. И требую, чтобы треть добычи отправилась в казну.

Пашанг сделал глоток из деревянной чаши с кумысом.

– Поддерживаю.

– Наверное, каждый раз, когда ты встаешь на ее сторону, она вылизывает тебе зад.

Гокберк высунул язык.

Пашанг встал.

– Ты насмехаешься над моей женой, Гокберк. Единственной дочерью твоего дяди. Оскорбишь ее еще раз, и тебе придется отрастить новый язык.

Гокберк тоже встал.

– Ты такой испуганный и мягкотелый. Достаточно одного взгляда на твое брюхо, чтобы это понять. Думаешь, сумеешь меня одолеть, когда стал похож на грушу?

– Хватит! – Я встала и втиснулась между ними. – Пусть мелет языком, Пашанг. Не стоит из-за этого терять все, чего мы добились.

Из стоящей неподалеку юрты внезапно пронзительно завыла сестра Эльнуры. Она ведь только что вышла замуж за Тилека, почему же так сокрушается? В последние дни в племенах появилось много вдов и вдовцов, не она одна рыдает. Конечно, без слез тут не обойтись.

Пашанг и Гокберк по-прежнему бросали друг на друга злобные взгляды.

– Ладно, – наконец сказал Гокберк. – Треть пойдет в казну… Что бы это ни значило.

Неужели он и правда не понимает, чем мы тут занимаемся? Мы не просто пытаемся стать богатыми племенами из Пустоши. Мы хотим сковать династию. Если жители Кандбаджара будут страдать при нашем правлении, они встанут на сторону детей Мансура или великого визиря Баркама, которые в отсутствие Кярса остались нашими главными соперниками и неизбежно будут претендовать на власть.

Я делала все возможное, чтобы оказать давление на Баркама. Из Доруда он контролировал запад Аланьи под знаменем Селуков. Как только до него дойдут вести о тяжелом положении Кярса, он начнет стремиться к более масштабным целям. На динары от торговых пошлин он может собрать наемную армию из Химьяра и с Юнаньского побережья, чтобы использовать ее против нас.

Как только гулямы Кярса перестали существовать, баланс сил изменился. Начнется схватка за Аланью. И это без учета крестейцев, которых вызвало мое колдовство. Я предпочла бы уничтожить их и захватить Зелтурию, но пока кровавое облако не рассеялось, это затруднительно.

Гокберк вышел из юрты, оставив меня наедине с Пашангом.

– Позволь мне его придушить, – сказал он. – Вонючий идиот думает только о том, куда укажет его член.

– И все же ты частенько его поддерживаешь. Что это говорит о тебе? А обо мне?

– Он просто обосранный волосок из задницы. А ты… мечтательница. Но я реалист. Я уравновешиваю вас двоих.

А я-то думала, что сама их уравновешиваю.

– Сира. – Пашанг взял меня за руку. – Ты отлично придумала с браками. Благодаря этому силгизы и йотриды со временем станут одним племенем. И это племя осядет в Кандбаджаре и других великих городах Аланьи. – Он расправил йотридский жилет. – Их дети не будут носить эту одежду. Они будут одеваться ярко, по самой последней кашанской моде. Они не будут знать, как держаться в седле или куда положить колчан, и начнут посылать вместо себя на войну рабов. Это произойдет, Сира, но потребуется время. Ты должна смириться с тем, что можешь этого не увидеть, даже когда поседеешь.