Это был момент, когда из священной вода обратилась в проклятую. Из благословенной в кровавую.

Я стояла на коленях на берегу, они были красные и болели. Родинка под безымянным пальцем подсказала, что я вселилась в мою внучку Наджат. Ей было семнадцать. Из молчания и разговоров с ней, когда я могла за ней наблюдать, я знала, что, несмотря на внешние задор и веселье, эта девушка несла в себе тьму, которая затуманивала даже самые радостные моменты. Я не раз делилась с ней своей мудростью: «Когда станешь старше, ты избавишься от этого беспокойства, ощутишь себя чище. Твоя боль утратит свою остроту».

Мать сажает семена мудрости, ожидая цветения. Но посевы были вырваны из земли. Все вырвано.

Я подняла глаза. Надо мной стоял он. Маленькие раскосые глаза, круглые пухлые щеки, серповидно изогнутые усы.

Этот мужчина никогда меня не впечатлял. Он напоминал разбойников, совершавших набеги на караваны идущих в Зелтурию паломников. Воин, знавший всего несколько слов – по крайней мере, таких, которые я понимала. Но когда недавно он пал ниц, поцеловал ноги моего сына и попросил благословения на брак с Наджат, я его поняла.

Шестой предводитель, мой прапрадед, как-то посетовал: «Сказать по правде, я лишился союзников». И мне тоже оставалось лишь сожалеть, оглядываясь назад, – мы покончили с этим миром, сказав «нет» Селуку Рассветному. Дочерей и внучек у меня было достаточно, чтобы заключить союз со всеми племенами и царствами на востоке, но Потомки были не так осмотрительны. Мы гордились чистотой своей крови.

Однако Наджат была не столь чиста. Ее мать мой сын взял в рабство после боя с одним из племен неверных. Тем не менее я тогда подумала о ее детях и о том, как разбавлена будет кровь богов, если она выйдет за моего сына. Правда в том, что, не будь мы в тот раз такими гордыми, наш род мог бы выжить.

Стоп… но что я здесь делаю? Столько мыслей, а мгновение назад я была во дворце, в своей спальне. Я лежала на шелках и рисовала по бумаге кровью. А теперь я стою на коленях на речном берегу, и все как-то… застыло. Стихло. Как будто я на картине.

Но ведь это не то, чего я хотела. Не то, к чему стремилась вернуться. Не в этот момент. Что угодно, только не это!

Что-то мертвое проплыло мимо меня по реке. Эглаб! Четырехсотлетний добродетельный джинн-силат, белоглазый, с вывернутыми ступнями и клювом аиста. Однажды он сказал мне: «Лат решила, что у тебя будет много дочерей и единственный сын. После этого сына ты больше не будешь иметь детей. Так было с матерью твоего мужа, так же будет и с женой твоего сына».

Но он ошибался. У меня родился еще один сын. У меня был Селук.

Его тезка ухватил мою голову. Я мельком взглянула на небо, а вернее, на то, что его затмевало, – на Мараду, султаншу маридов. Ее тело было покрыто змеями, шея длиннее, чем гряда Вограс, а голова… если вдруг упадет, то расплющит весь Кандбаджар. Каждый глаз сиял, как огромный шар ярче солнца.

Из нее выплывали джинны-мариды – облака, клубы дыма с руками, которые тянулись, только чтобы хватать и убивать. Они покончат с праведным племенем джиннов пери, которые научили меня писать кровью и переселять душу.

Слева и справа от меня стояли мои дочери, внучки и правнучки. Одни с сединой, а другие еще не научились ходить. Всех заставили опуститься на колени на берегу, и у каждой за спиной стоял один из дикарей Селука.

– Не делай этого, – сказала я Селуку.

Хотя незачем даже пытаться. Изменить ничего невозможно. История все равно будет течь как река, куда суждено. Но мне все же хотелось избавить себя от боли. Избавить от боли Наджат.

– Твоя орда уничтожит династию святых правителей, и шестьсот лет твое потомство будет править тремя царствами. Ваше имя будет гореть красным и золотым цветом на страницах истории. Но вся ваша слава никогда не сотрет этот грех. Не делай этого!

Я кричала глухому – его лицо оставалось равнодушным, словно он собирался смыть грязь с одежды, а не утопить весь наш род. Кровь Хисти никогда не должна смешиваться с землей – эту заповедь Селук соблюдет.

Селук Рассветный окунул голову Наджат – мою голову – в реку. Верни меня назад, в мою комнату! Что угодно, только не это!

Святая вода заполняла глаза, нос, горло и легкие. Я пыталась вдохнуть, но лишь хватала больше воды. Мысли вытеснил ужас смерти.

Я пыталась вывернуться и поднять голову, но вода заливала все. Мои глаза обратились в лед, мои крики стали безмолвными пузырями во тьме. Даже страх, единственное, что во мне еще оставалось от жизни, возвратился в тишину и глубины моря пустоты.

Я отяжелела от заполнившей все воды, разрывающей мне глаза, и живот, и сердце.

И я замерла – разорванная, без надежды вырваться, мертвая, темная.

Разум опустел. Я смирилась со смертью. Оставалась лишь боль, без имени и причины.

Мысль пронзила как вспышка молнии: я не хочу умирать.

Я сопротивлялась, вырывалась, кричала и толкалась изо всех сил. Но вода заливала меня, наполняла смертью, раздирала изнутри. Остывали мои надежды. Леденели кости. «Не хочу умирать» – была моя последняя мысль перед погружением в бездну.

Обессиленная, я затихла в непроглядной беззвучной тьме.

А потом наконец умерла.

Знакомый потолок и шелк вокруг. Моя спальня в Песчаном дворце. О Лат, что за облегчение – я не утонула и не мертва.

Чересчур реально… но ведь я сама хотела ощутить вкус прошлого, правда, не такой. Неужели Наджат действительно так страдала? Из-за этого мои страдания показались такими… едва теплыми. Но проклятье воде! Пусть холодная, теплая или даже горячая – наверное, я никогда больше не рискну помыться. Как возможно, чтобы то, что дает нам жизнь, могло так разрушать? Ни просвета, ни звука, ни капли воздуха – только жуткая бездна воды. Я еще ощущала, как она раздирает мне горло, разрывает живот, леденит глаза.

Шаги на балконе вырвали меня из размышлений. В комнату вошел мужчина, и я ахнула от неожиданности. Светлая кожа, вьющиеся русые волосы, молодой. Взгляд холодный, как сама смерть. Если вода – зло, то и мы, люди, тоже. Все мы – убийцы!

За его спиной… что-то заполняло все небо. Что-то страшное, демоническое. Эти головы… три, и каждая с шестью пылающими глазами. Марада. Султанша маридов, племени джиннов.

Вода, люди, джинны – все как будто стремилось меня убить. Но во имя Лат… если с ним Марада, значит, он.

– Ты – Кева? – спросила я, натягивая одеяло на плечи, будто это могло спасти.

Он приблизился к изножью кровати и смотрел все так же отчаянно.

– Чего ты хочешь? – Я отшатнулась и прижалась к стене. – Помогите! – крикнула я, все еще надеясь, что это мираж.

Мне хотелось начертать кровавую руну. Сделать что-нибудь, чтобы спастись. Он шагнул ко мне и обхватил руками за горло.

– Кровь Хисти никогда не должна смешаться с землей, – сказала я.

– Что?

– Кровь… не должна… никогда. – Я дрожала и плакала. – Никогда.

Разумеется, отец предупреждал меня, что Кева придет. Мое вмешательство в ход событий не осталось незамеченным для Апостолов и ордена магов.

– Я сделаю это быстро.

– Но я не хочу умирать.

Только что я тонула. Удушение оказалось нисколько не лучше. Они оба лишали воздуха и растягивали агонию, боль усиливалась с каждой секундой. Смерть в крови – милосердие… лучше бы мне отрезали голову… Будь они прокляты за то, что не убивают нас таким образом.

– Кева. – Я схватила его за руку. – Не делай этого.

Кева, в отличие от Селука, меня слышал, с его лица ушла жесткость. Он убрал руки с моей шеи, провел по моим волосам и растерянно коснулся моего подбородка.

– Ты без маски, – прошептал он.

– Что-что?

Кева поднял палец, и тот обратился в лед. Маг ткнул пальцем мне в лоб.

Я очнулась, жадно хватая ртом воздух. Никого в моей комнате, ничего в небесах над балконом – только я и чуть ли не бочонок пота на мне и на шелковых простынях. Значит… это мираж. Мираж в мираже, словно сон во сне. Со мной несколько раз случалось такое, и особенно в тяжелые времена моей долгой жизни.