Я прошла между ними в открытые ворота, а потом в дверь дома, окруженного известняковыми колоннами и цветущим садом роз.

Внутри дома с высокой крышей йотриды, мужчина и женщина, охраняли семью: мужчину средних лет в домашнем шелковом кафтане, его жену в шелковом ночном платье, двух дочерей-подростков с потеками кайала от слез на щеках, и красивого мальчика не старше двенадцати лет. Держась за руки, они стояли посреди комнаты, а тем временем йотриды сновали по дому, собирая их имущество в большие мешки из конской шкуры.

Пашанг был наверху, в спальне жемчужных тонов, на кровати с шелковыми простынями. Он держал в руках пухлую подушку и… нюхал ее?

– Я согласна, – задыхаясь произнесла я. – Я это сделаю. Попрошу Хизра Хаза разорвать мой брак. Только не… не трогай никого. Этот город – мой дом!

Он отбросил подушку, и видимая из-под бороды часть щек покраснела. Он напоминал мальчика, которого застали трогающим себя.

– Раньше, – он откашлялся, – ты казалась не склонной к такому решению. Отчего эта внезапная перемена?

– Что ты сделаешь с той семьей внизу?

Он улыбнулся:

– Из-за них? Переживаешь за этих людей? А ты знаешь, откуда берется известняк для строительства такого дворца? Его добывают в Кармазских горах. Рабы вырубают камни и несут вниз, ломая при этом спины. Эти люди не заслуживают твоих слез, Сира.

– Что ты с ними сделаешь?

– Девочки зрелые. Мальчик безволосый. У нас заведено так: мои всадники бросят кости, как в игре. Победители получат их первыми, следующие – во вторую очередь, и так далее. По порядку, и никто не пострадает – если не будет сопротивляться.

Неудивительно, что Хизр Хаз не любил йотридов.

– Они латиане, Пашанг. Неужели ты не уважаешь нашу веру? Нельзя насиловать единоверцев!

– Не волнуйся. Зато мы оставим в дар Этосианскому кварталу множество маленьких йотридов.

Мне хотелось придушить его подушкой, которую он только что нюхал.

– Я не это имела в виду! Немедленно прекрати! Все в этом городе, стоят ли они тысячи бриллиантов или один булыжник, мои люди! Как ты смеешь к ним прикасаться? Немедленно прекрати мародерство!

Он поднялся и навис надо мной, его дыхание обжигало мне лоб:

– Или что? Да ты знаешь, с кем говоришь? Есть ли у тебя хотя бы мимолетное представление о том, что я делал раньше? Разграбление твоего любимого города – это милость. Я бы мог наполнить реку кровью и украсить ваши улицы черепами, если бы захотел.

Я со страхом смотрела в злые глаза, отступая назад, пока не наткнулась на стену.

– Я же обещала тебе… я сделаю то, что ты хочешь. Я скажу Хизру Хазу, чтобы он разорвал мой брак. Выполни и ты свое обещание, пощади мой город. Ты действительно человек, которого стоит бояться, но ведь ты выше этого? Покажи мне, кто ты на самом деле, каган Пашанг.

Его взгляд смягчился:

– Скажи мне… кто я такой, по-твоему?

Мне хотелось ответить резко. Если кто и был сущим злом, так это он. То, что он творил.

– Я не знаю.

– Да, не знаешь. Не знаешь правды. Ты считаешь, что неправильно брать трофеи, чтобы мои всадники могли получить свое? А ты знаешь, скольких я заставлял кричать, потому что Тамазу или Мансуру нужно было пролить кровь, чтобы править миром? Чтобы их руки остались чистыми. Если я жесток, то и они тоже. Как и все Селуки! Как и Кярс! – Его щеки вспыхнули. – Вот что я тебе скажу – они сделали меня своим цепным псом, и теперь я этому рад. Я смакую каждый вопль, каждый крик «нет»! И сказать по правде, я ждал этого дня!

– Неужели твоя привязанность ко мне так мала по сравнению с золотом и рабами, которых ты заберешь? Это был ложный выбор? – Я сжала кулак: – Что ж, каган Пашанг, а вот настоящий. Если ты возьмешь еще хоть один камень, между нами все кончено. Никогда после этого я больше не взгляну в твою сторону, разве только чтобы плюнуть. Ну а если ты остановишь грабежи… я сделаю, что ты пожелаешь.

– Думаешь, для меня это легкий выбор? С одной стороны, все мои чувства… к тебе и мои видения. А с другой – мой долг перед племенем, люди которого так же заслуживают радостей жизни, как и все аланийцы. – Он в раздражении провел рукой по волосам. – Прошлой ночью я молился. Сама знаешь кому. Я просил совета, но лишь запутался еще больше. Те видения, которые были у меня во Дворце костей… они все сбылись, кроме одного. Мне одновременно хочется и довести это до конца, и сбежать. И все же… иногда я сомневаюсь, есть ли у меня еще выбор.

– Что еще не сбылось? Что ты видел?

– Я видел… нас с тобой… на песке… держащихся за руки… среди буйства дыма и крови. А над нами в небе я видел Лат с павлиньими крыльями и величественным золотым скипетром в руке. А потом – нас с тобой… сидящих на той золотой оттоманке… вместе. – Он мрачно усмехнулся: – Можешь себе представить? – Он проглотил комок в горле. – Если ты считала, что я хочу этого, ты ошибалась. Я пришел сюда, чтобы помочь Мансуру и получить за это оплату. Ты ведь это просила выяснить свою ручную рутенку?

Я кивнула. Хорошо, хоть в чем-то быть честной.

– И у тебя нет более честолюбивых планов?

– Бешеному псу на троне не место. Даже я это понимаю. Получается, ты просишь… бросить вызов Кярсу, без Мансура или других Селуков на нашей стороне… Нам придется сражаться с величайшей династией, какую когда-либо знал этот мир. Если мы победим, нужно будет создать новую династию, новое государство. – Он ткнул себя в грудь: – Я разрушитель, а не созидатель.

– Так оставь созидание для меня.

Я поверить не могла в то, что говорю. И хочу ли я этого или это просто лучший из множества ужасных путей?

Я взяла его руку и погладила грубые пальцы.

– Вот о чем надо думать в первую очередь – если вы разграбите этот город, то убьете кобылу. Вместо этого мы должны доить ее, как это делают Селуки.

– Я совсем ничего не понимаю в… дойке.

Глядя на его растерянное лицо, я пожалела, что не нашла аналогий получше.

– Зато я кое-что понимаю, – сказала я. – Я жила среди жителей этого города. Тамаз относился ко мне как к дочери, которой у него не было. И я знаю игру, в которую здесь играют.

– Ты же понимаешь – если нам удастся, то взбунтуется вся Аланья. Сирм и Кашан направят сюда свои армии, чтобы пополнить собственные владения.

– Тогда мы вступим в союз с их врагами. Первые несколько лет будут беспорядки, но спроси себя: ты предпочел бы бежать назад, в Пустошь? Что тебя там ждет? Вы окажетесь между силгизами и аланийцами. В любом случае, война для вас бесконечна, но, по крайней мере, здесь есть трофей, за который стоит сражаться.

Вероятно, это был мой самый убедительный аргумент. Но готова ли я сама пройти этот путь? Справлюсь ли?

– Я пойду остановлю грабежи. А ты поговори с Хизром Хазом, исполни свою часть дела. – Пашанг сжал мою руку: – А теперь скажи это.

– Что сказать?

– Как ты называла меня, когда мы были детьми.

Я усмехнулась. И это все, что ему нужно?

– Может быть, когда ты вернешься?

– Хорошо. Но ловлю тебя на слове.

Он пошел вниз по лестнице. Я вернулась в Песчаный дворец, чтобы поговорить с Великим муфтием.

Шейха Хизра держали под стражей в одной из гостевых комнат. Когда я вошла, он молился, воздев руки. Я позволила ему закончить молитву. После этого он сел на пол и налил две чашки чая.

– Я заметил тебя в тронном зале, – сказал он, – и тюрбан, и все остальное. Вижу, ты нашла себе оружие. Это правильно, поскольку нет ничего, что Пашанг не разрубил бы.

– Шейх… – Я не знала, что говорить. Не знала, как описать свой стыд, и поэтому спросила у Хизра: – Почему вы сначала поддержали Мансура, а потом отвернулись?

– Для нас, стариков, Мансур всегда будет главным претендентом на трон. Я присутствовал в Святой Зелтурии, когда шар Харан заставил своих сыновей принести клятву: Тамаз царствует первым, Мансур за ним. – Он вздохнул: – Но эта страна больше не для стариков. Честно говоря, я не знаю, для кого она.

Я не разделяла его суждений, но, похоже, он говорил искренне. Говорил от сердца… и возможно, именно поэтому проиграл.