Разве не так действовали все в этом городе? Сегодня враг, назавтра союзник, а на следующий день снова враг, и все из корысти. Пашанг считал, что я убила Тамаза, и все же его это не волновало, будто я убила жука, а не шаха Аланьи. Казалось, он лучший из возможных моих союзников, но это лишь до тех пор, пока я не разоблачу колдуна и не очищу свое имя.

Перед Башней на площади столпились Философы, саранча сидела на их высоких фетровых шляпах. Некоторые держали стеклянные банки и собирали в них трепещущих насекомых, будто собирались их есть. Но скорее всего, они, как и подобает Философам, намеревались изучать тварей, созданных мной из воздуха.

Мы верхом на конях окружили их, и они сбились в кучу, некоторые сжимали в руках аркебузы. Один поднял оружие, и Пашанг выпустил стрелу, она пронеслась по воздуху и пронзила Философу шею. Тот упал наземь с выпученными глазами, а остальные Философы подняли руки.

Сквозь толпу к Пашангу пробился Литани.

– Ты только что пристрелил главного эксперта этой страны по катоптрике[694].

Пашанг убрал лук за спину и пожал плечами:

– Катоптрика? Это такая рыба?

– Ты приобретаешь опасных врагов, каган Пашанг, – улыбнулся Литани, как мне показалось, излишне непринужденно. – Или ты просто свернул не туда по пути в Песчаный дворец?

– Нет, я именно там, где и хочу быть. – Пашанг спрыгнул с лошади. Между свежими пятнами крови от его зерцальных доспехов отражалась луна. Он взглянул сверху вниз на Литани: – Я здесь ради Эше. Отпустите его, и мы уйдем. А если откажетесь…

Он кивнул на убитого:

– Зачем тебе бывший Апостол?

Пашанг положил руку на плечо Великого философа:

– Литани, помнишь нашу последнюю встречу?

– На свадьбе внучки Мансура? Да, и что?

– Ты был там с женой и тремя сыновьями. Благословенная и прекрасная семья, хотя припоминаю, что один из твоих сыновей слегка перекормлен. Думаю, из него получилось бы неплохое сиденье для моей победной трапезы нынче вечером. Мой брат немного полегче, ему и твоя жена подойдет. И кстати, вы ведь живете в Стеклянном квартале?

Литани покачал головой:

Сколько раз ты уже повторял такие слова? – Он холодно усмехнулся. – Позволь мне кое-что прояснить. Нас, Философов, не касаются ничтожные вопросы престолонаследия Селуков. Мы подобны облакам в небе, совершенно равнодушным к битвам внизу.

Пашанг выхватил из колчана стрелу и подбросил вверх, не спуская глаз с Литани. Стрела несколько раз перевернулась в воздухе и со стуком упала на булыжник, наконечником к молодому Философу с довольно длинной шеей.

Двое всадников схватили его и бросили лицом вниз. Он взвыл, извиваясь в их крепкой хватке. Остальные Философы возмущались и выкрикивали имя этого человека. Но Литани оставался бесстрастным и хладнокровным.

Пашанг поставил сапог на шею молодого Философа.

Текиш обернулся ко мне и сказал:

– Это будет… жестче, чем всегда. Отвернись.

Я покачала головой:

– Я усвоила, что если люди не боятся тебя, то они, скорее всего, причинят тебе боль. Я понимаю, что и мне следует так действовать, чтобы преуспеть.

– Это самая мудрая речь из всего, что когда-либо исходило из уст силгизов.

Пашанг убрал сапог с шеи вопящего человека.

– Знаете, а я передумал. Будем милосердны, хоть раз.

Два йотрида подняли молодого Философа на ноги. А потом один схватил его за правую руку, а другой за левую. Каждый потянул, словно руки были веревками. Вопли человека становились все громче. Милостивая Лат! Кости хрустнули. Философы смотрели, разинув рты, а йотриды улыбались. Щелк-щелк. У меня от этих звуков свело живот. Шея с левой стороны оторвалась от плеча, и теперь голова несчастного свесилась вправо – кажется, воин справа оказался сильнее. Он вскричал от радости, будто выиграл.

Я заставила себя смотреть, как Пашанг вытащил из ножен ятаган и разрубил измученного и уже замолчавшего Философа пополам. Два йотрида разорвали его на

части, кровь и внутренности с запахом меди и холодного гнилого мяса хлынули на булыжную мостовую.

Я прикрыла глаза, но видела эти внутренности и под веками. Вот из этого мы и состоим? Можно так же разорвать мою плоть? Теперь я сожалела, что не отвела взгляда, и вообще что пришла сюда. Но мне нужно собраться с силами для того, чему предстояло произойти.

– У него многовато крови для облака. – Пашанг улыбнулся Литани: – Но возможно, кровь тебе не так уж дорога. А теперь пусть твои следующие слова будут более приятны, чем бабье нытье, не то я наполню целую реку чернилами и костями.

Бросив взгляд на вход в Башню, Литани произнес:

– Спроси его, готов ли он расстаться с бывшим Апостолом. – Потом он повернулся к Пашангу: – Ты совершил смертельную ошибку. Есть причина, по которой Песчаный дворец никогда не вмешивается в наши дела. Ты пожалеешь об этом.

– Я добавлю это к длинному списку, на самом верху которого поедание сырым собственного отца. Я сожалею, что сперва его не приправил.

Я держалась позади Текиша, стараясь не привлекать внимания. Выдающаяся жестокость Пашанга одержала победу. Философы, при всей своей просвещенности, состояли из крови и внутренностей. Их Башня была выстроена из камня и бумаги, и если Пашанг пожелает, то покончит с ними этой же ночью, как обычно и делал.

– Не хочешь страдать за свои чернила? – сказал Пашанг Литани, пока все мы ждали. – Поэтому я тебя и не боюсь.

– О, мы все готовы умереть. Но это зависит не от нас.

– Я не сказал «умереть». Смерть – это покой. Она полная противоположность страданию. А сколько раз ты сгорел бы в аду за книгу?

Когда Эше вышел из двустворчатой двери, саранча все еще кишела в воздухе. Я едва не спрыгнула с лошади и не бросилась его обнимать, но Текиш поднял руку, останавливая меня.

Человек в плаще с цветочным узором сопроводил Эше к Пашангу. Его лицо укрывал капюшон. Я почти не могла его разглядеть, лишь видела что-то вроде повязки у него на глазах.

Но Эше не поднимал взгляда. Он был одет в белый кафтан, шитый на человека вдвое крупнее. Его тело, кажется, не пострадало, но, судя по дрожи, дух определенно ослаб.

– С тобой все хорошо? – спросил у него Пашанг.

Эше ничего не ответил, продолжая смотреть в землю. Я с трудом заставила себя остаться на лошади, меня охватила тревога. Почему он не говорит?

– Нет, – сказал человек в плаще с цветочным узором, голос исходил из темной глубины горла. – Он, скажем так, чересчур много выпил.

Вглядываясь в затененное лицо человека в плаще, Пашанг произнес:

– Ты… я знаю тебя… ты был там…

Они знают друг друга? Тогда кто это?

Человек в цветастом плаще развернулся и пошел к Башне. Прежде чем он успел войти в дверь, Пашанг схватил костяной лук, натянул тетиву, прицелился и выпустил стрелу.

Она взлетела в воздух, вспыхнула и обратилась в пепел, не успев пронзить человека в расшитом цветами плаще.

– Если еще раз попытаешься, я справлюсь первым, – сказал незнакомец.

Во имя Лат, что это за колдовство?

Литани ухмыльнулся и проследовал за своим хозяином в дверь Башни, а саранча продолжала стрекотать.

Не встречая сопротивления, мы направились по улицам к Песчаному дворцу. Стражники Мансура пропустили нас через ворота. Мне не терпелось узнать, что с Эше, но Пашанг не позволил бы, пока мы не окажемся в безопасности. Я оглядывалась, но не видела моего только что освобожденного друга, что меня тревожило. Он ехал где-то позади, и нас разделяли сотни всадников.

Такое возвращение в Песчаный дворец наполнило меня жгучим ужасом. Неужели это я только что привела врага в дом? Как теперь Кярс взойдет на трон, ведь Мансур захватил здесь власть с помощью йотридов? И тем не менее…

Если я смогу жить здесь, в своем доме, что мне за дело до того, кто сидит на троне, Кярс или Мансур? Пока я наверху, как можно дальше от смерти, какая разница, на чьих плечах я стою?