Я высунула голову наружу:

– Селена, милая, не позволяй никому меня беспокоить.

– Ты что… собираешься колдовать?

Я кивнула:

– Только потому, что иначе никак. Никто не должен ко мне приближаться, хорошо?

– Ну. – Она скрестила руки на груди. – А вдруг кому-нибудь понадобится одежда?

Я кинула груду тряпья на пол.

– Эта подойдет.

Селена подобрала одну рубаху.

– И долго ты будешь отсутствовать?

– Цикл переселения душ занимает полчаса. Думаю, ты сумеешь охранять меня столько времени. От этого многое зависит.

Она с дрожью кивнула.

– Да простит меня Марот, – произнесла она по-крестейски.

Я притворилась, что не поняла:

– Это молитва?

Она покрутила локон.

– Ой, это просто. Я ведь пособница колдуньи, а ангел Марот – главный покровитель колдовства, хотя только в качестве искушения, испытания. Поэтому я попросила его простить меня… вернее, попросить для меня прощения у Архангела. Ведь колдовством занимаюсь не я, так что, возможно, это и не грех, но на всякий случай.

Наверное, это имело смысл. Грех это или нет, но нам пригодятся молитвы тех, кто ближе к богу.

Я погрузилась в кипу одежды. Сквозь грубую шерстяную ткань почти не пробивался свет. Она была прохладная, сухая и приглушала все звуки.

Я закрыла глаза, сосредоточилась на кровавой руне, которую написала в казарме дворцовой стражи, и царапнула ее воображаемым ногтем.

Мужчина, в которого я вселилась, играл в кости в пропахшей благовониями комнате. Я поперхнулась семечком, застрявшим у него в горле, и постучала по груди – один раз, второй, третий, а когда опустила взгляд, то увидела свое искаженное отражение в зерцальном доспехе. Стучать по нему бесполезно. Подбежал другой стражник, нагнул меня и шлепнул по затылку. Семечко выскочило.

– Ну и везунчик же ты, – давясь от смеха, просипел другой стражник, тоже носивший зерцальные доспехи. Он говорил на кашанском, которого я не знала, но почему-то понимала, как химьярский и крестейский. – Продал душу небось?

Его усы, казалось, росли прямо из носа.

Я понятия не имела, что выпало на костях. Я покашляла, чтобы в горле не так першило.

Проблема заключалась в том, что я не знала, кто я, какое у меня звание и так далее. Зерцальные доспехи означали, что я хаз из войск Мансура. У меня не было времени переварить нахлынувшие воспоминания, эмоции и мысли, текущие в меня от этого человека, как река в океан.

В комнате имелись тюфяки, низкие столики с наполненными кунжутом чашами и разными безделушками, а в дальнем углу – оружейная стойка: там были аркебузы, ятаганы и копья. У меня на поясе висел кинжал с рукоятью из потертой стали с эмблемой в виде сокола. Сокол… эмблема Селуков из Кашана, граничившего с Мервой – провинцией, которой управляет Мансур. Возможно, этот человек подобрал кинжал как трофей, отбивая набег кашанцев. Но воспоминания, нахлынувшие в мой разум, подсказывали, что кинжал принадлежит ему. Может, этот человек служит кашанским Селукам? Я покопалась в голове, но обнаружила лишь довольно неприятные воспоминания о темном месте, где я чувствовала себя зажатой, как будто меня душат.

По крайней мере, было очевидно, что тот, в кого я вселилась, закаленный боец и предан Мансуру – когда ему платят, и в Мерве у него есть жена и четверо детей. Суровые морщины на моем лице говорили о возрасте. А с возрастом, надеюсь, пришло и уважение. Странно, что брови казались отсутствующими – там, где должен быть густой лес, топорщились лишь редкие и жесткие волоски.

Я вышла в коридор Песчаного дворца, где покрытые мозаикой стены освещались изумрудными лампами. Справа через открытое окно с золотистыми ставнями с узором из звезд проникал ветерок, несущий прохладу к балкам потолка.

У каждой двери стояли стражники Мансура. Некоторые кивали мне, я кивала в ответ. Похоже, мой ранг не слишком высокий, но и не слишком низкий, и это отлично. Когда перемещение душ завершится, этот сосуд ничего не будет помнить, но его обвинят в том, что я собираюсь сделать, и, возможно, сочтут шпионом, а это мне на руку.

Проходя мимо расписных двойных дверей, ведущих в тронный зал, я увидела идущего по нему широкоплечего мужчину в парче с узором из золотых листьев и женщину в такой же одежде, с ним под руку. Без сомнения, это румяное лицо торговца пряностями Озара и его жены, младшей сестры Мансура и Миримы.

Значит, он на свободе. Интересно, какую сделку он заключил с Мансуром?

В любом случае, у меня не было времени это выяснять, поэтому я пошла дальше через прихожую к выходу.

Наконец я подошла к арочным воротам, у которых возвышалась статуя симурга. Я ускорила шаг по саду и его дорожкам из песчаника, пока не оказалась за воротами. Отсюда было десять минут ходьбы по пустынным, обсаженным пальмами улицам к старым казармам, где Като, а теперь Мансур держали так называемых заговорщиков, обвиненных в убийстве Тамаза.

Глядя на огороженную территорию, я размышляла, что делать. Като держал здесь своих врагов, как и Мансур. Враги твоих врагов – хорошие союзники, но некоторые из них – все равно твои враги. Так что за этими воротами находились враги моих врагов, враги моих союзников, но не союзники моих врагов, а также несколько союзников моих союзников. Все запуталось; я не могла тратить драгоценное время на то, чтобы разобраться в этом, и должна была ударить как молот.

Я вытащила кинжал из ножен, восхитившись соколом на его рукоятке, и прорезала линию на ладони. Потом лизнула кровь искателя, по вкусу она напоминала мою собственную. Я нарисовала кровавую руну на лезвии кинжала: два глаза и солнце между ними. И прошептала:

– Утренняя звезда, возьми у меня и отдай свое.

Руна засветилась.

Я приблизилась к охраняющим ворота двум часовым в зерцальных доспехах и кивнула им:

– Мансур хочет видеть сына Великого визиря. Я провожу его во дворец.

Они переглянулись, подняв брови.

– С чего вдруг он послал сапера? – спросил один.

Вот оно как… Я сапер, это объясняет, почему у меня почти нет бровей. Неудивительно, что меня затопили воспоминания о жарких помещениях и удушающих туннелях. Моя работа – взрывать бомбы и сносить с лица земли высокие стены.

– Я попросил… дать мне больше обязанностей, – пробормотала я дрожащим голосом.

Судя по их суровым взглядам, это не сработало.

– Кстати, я когда-нибудь показывал вам свой кинжал? – Я вытащила его, демонстрируя сокола и кровавую руну. – Этот сокол… такая искусная работа, правда?

– У тебя тут… кровь, – сказал часовой, уставившись прямо в глаза руны. – Как красиво… кровь.

Они выпрямились и вытаращились прямо перед собой. Я щелкнула пальцами у них перед глазами. Даже не моргнули.

Я обшарила их, пока не обнаружила ключ от ворот, висящий на связке у пояса – ржавый и увесистый кусок металла. Пришлось немного повозиться с замочной скважиной, чтобы отпереть ворота, но в конце концов скрипучие створки распахнулись.

Старая казарма представляла собой широкий внутренний двор с жилыми комнатами по каждой стороне. Все вокруг покрывал песок, даже высохший колодец в центре. Комнаты не были заперты на замок, лишь перегорожены деревянной планкой и закрыты на щеколду. Я подняла планку на ближайшей двери, открыла щеколду и толкнула дверь. Внутри воняло немытым телом и мочой. На полу сидел мужчина с приплюснутым носом и чесал голову. Я уже его видела – он стучался в двери Стеклянного квартала. Сборщик податей? Интересно, чем он досадил Като, Мансуру или обоим? Оставив дверь открытой, я пошла к следующей.

Одну за другой я открывала двери и спешила дальше, не трудясь посмотреть, кого освобождаю. Площадь медленно наполнилась визирями, чиновниками, благородными пашами и другим людом, вонючим и грязным. Некоторые помогали мне освободить остальных, и вскоре больше сотни дверей старой казармы были открыты.

Из одной из них появился Хадрит с бородой до груди, выглядел он так, будто учуял в воздухе что-то странное. Тюрьма пошла ему на пользу, умерив гордыню. Сын Великого визиря обладал влиянием, которого не было у Хизра Хаза и Като, а его сообразительность могла посоперничать с моей, если не превзойти ее. Лучше пусть он будет на нашей стороне, чем с Мансуром.