– Теперь ты говоришь как Тераэт.

Джанель налила себе свежего кофе.

– Разве это неправильно?

Кирин потер глаза руками. Он потерял всякое представление о том, что вообще означает слово «неправильно». Это ужасно, но он вдруг понял, что в чем-то согласен со своим братом – точнее, с Релосом Варом. Может быть, все вокруг были неправы, и главное сейчас было в том, чтобы стать на ту сторону, которую можно было найти более приемлемой.

– Если Куурская империя так могущественна, как ты говоришь… так ужасна, как ты говоришь… Разве есть шансы у кого-нибудь, кто попытается против нее восстать?[396]

– Рано или поздно все рушится. – Джанель и Кирин довольно долго смотрели друг на друга, а затем Джанель глубоко вздохнула: – Как бы то ни было, думаю, теперь моя очередь рассказывать.

Рассказ Джанель.

Ледяные Владения, Йор, Куур

– Байкино, у меня к тебе вопрос. – Мы как раз ждали своей очереди приступить к тренировкам, когда я наклонилась к женщине.

Не все бывшие жены горели желанием обучаться владению оружием, но, на удивление, было много и тех, кто захотел. Но намного больше было тех, кто хотел научиться читать и писать и проверить, есть ли у них способности к магии. Когда принц-наследник Де Лор обнаружил, что каждая проверенная йорка проявляла высокие магические способности, он потрясенно пробормотал, что это совершенно беспрецедентно. Женщины засмеялись и напомнили ему, что они йорцы.

Байкино повернулась ко мне:

– Да?

– Кто учил Вейсижау?

Она моргнула, глядя на меня:

– Что?

Я перевела взгляд на двух женщин, которые сражались между собой под критическим взором Ксиван.

– Прошло сто лет с тех пор, как поклоняться Сулесс стало незаконно. Вейсижау научилась этому у своей семьи? От своей матери? Непохоже, что глава клана поощрял бы такое поведение у себя в семье.

– Вероятно, в семье и научилась.

Я подняла бровь:

– Ты действительно так думаешь?

Женщина сглотнула и отвела взгляд:

– Нет.

Я проследила за ее взглядом. Она смотрела на Виргу, которая, держа на сгибе локтя белого медвежонка, заглянула на тренировочный двор, чтобы понаблюдать за сражающимися женщинами.

– Я здесь почти пятнадцать лет, – тихо сказал Байкино. – И у нее всегда был этот проклятый детеныш. Он не становится старше ни на день. Так же, как и она.

Вирга, должно быть, почувствовала, что мы смотрим. Оглянувшись, она ухмыльнулась и расхохоталась. Она была слишком далеко, так что слышать я это не могла, но я знала, как она ужасно хохочет, так что вполне могла себе представить.

Я встала со скамейки:

– Спасибо. Скажи Ксиван, что я плохо себя почувствовала, хорошо? Я вернусь чуть позже.

Женщина пожала плечами:

– Конечно.

Я ушла, чтобы посмотреть, смогу ли я найти кое-кого особенного, способного ответить на мои вопросы.

Сенера придерживалась нерегулярного графика, но мне повезло. Она вернулась.

Когда она с зареванными глазами открыла дверь, по щекам ее текли слезы, но стоило ей увидеть меня – и взгляд серых глаз стали жестким, как кремень, словно, став свидетелем ее слабости, я совершила непростительный грех. Не обронив ни слова, она, оставив дверь открытой, вернулась к своему креслу.

Уже хорошо. Я восприняла это как разрешение войти.

Она снова села у камина и налила себе чаю, а затем с отсутствующим выражением лица уставилась на огонь.

Это была та же самая комната, в которой я очнулась в первый день, и в ней было не больше личностного, чем в тот раз, когда я впервые ее увидела.

Сенера проводила свое время и тратила силы в полевых условиях[397].

Потом я поняла, что ошиблась насчет проявления личностного в комнате. На столе, рядом с маленькой куклой, сделанной из белого льна и выцветшей пряжи, Сенера оставила бумаги и угольные карандаши. Кукла была ничем не примечательной, если не считать двух серебряных бусин, пришитых вместо глаз. А бумага…

Верхний лист был разорван пополам, но на нем все еще можно было разглядеть лицо юного джоратца. Понятия не имею, получилось ли нарисовать его похоже, но глаза мальчика светились радостью. И в этом не было бы ничего зловещего, если бы не…

Если бы не одно «но». Я вспомнила, как заплаканная Сенера открыла дверь, вспомнила ее красные глаза. Если причиной этого была какая-то трагедия, то виновной в том, что она случилась, была не Сенера. Содрогнувшись, я отвела взгляд[398].

– Ты чего-то хочешь? – голос Сенеры прорезал воздух.

– Сенера, что случилось? – Я подошла к ней, но она на меня даже не глянула.

– Хочешь, чтоб я повторила вопрос? – парировала она.

– Я пришла попросить тебя об одолжении, но ты выглядишь очень расстроенной. Хочешь об этом поговорить?

Сенера повернулась ко мне, ее ноздри раздулись:

– Нет, не хочу! А теперь говори, что тебе надо, и проваливай. А лучше – просто проваливай.

Я не сразу ей ответила. Я сидела и наслаждалась потрескиванием пламени в камине, ароматом горячего чая и горящей сосновой хвои.

Я услышала, как она глубоко вздохнула, и поняла, что она вот-вот закричит.

– Какая цена будет слишком высока? – спросила я, подняв на нее глаза.

– Это не похоже на одолжение, – отрезала она.

– Не похоже, – согласилась я. – Но мне интересно, когда цена, которую нужно заплатить, будет для тебя слишком высока? Где эта черта?

Зажмурившись, она пробормотала себе под нос проклятие. Уверена, оно было связано с неприятностями, связанными с моей генеалогией.

Я наклонилась вперед:

– Сколько жизней слишком много? Сколько людей должно умереть, прежде чем будет достаточно?

Она усмехнулась:

– Смерть – бессмысленный термин. Они отправляются в Загробный Мир. Они возрождаются из Загробного Мира и начинают все сначала. Кого это должно волновать?

– О нет. Неужели тебе никто не сказал? Демоны и магия изменили эти правила. Души бессмертны лишь до определенного момента, и после этого момента забвение реально. Когда Ксиван убивает кого-то, этот человек не попадает в Загробный Мир. Когда демоны пожирают души своих жертв или, что еще хуже, превращают эти души в новых демонов, те не отправляются в Страну Покоя. Травма, которую испытывают эти души, реальна, и даже если предположить, что Таэна может их спасти, эта травма переносится из одной жизни в другую. Кого это должно волновать? Тебя. Ты просто не хочешь признавать этого, потому что это означало бы признать, что ты неправа.

Она вскочила: ее лицо превратилось в маску праведной ярости.

– Да как ты смеешь?! Ты хоть представляешь, через что я прошла, будучи рабыней? Через что проходит каждый раб? А ты даже не задумываешься…

– Любое сочувствие, которое я могла бы испытывать к твоему прошлому, исчезло, едва ты начала уничтожать деревни и решилась создать гаэш Коуну. И хотела создать гаэш мне, хотя эта попытка провалилась.

Глаза ее вспыхнули яростью, но она захлопнула рот на полуслове. О, подозреваю, я попала в точку, затронув струны, задетые чувством вины.

Опустив голову, я отвернулась.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Я пришла не для того, чтоб спорить.

– И все же ты здесь.

– Здесь. Я просто… – Я покачала головой. – Мне очень жаль, – повторила я. – Эти месяцы были для меня очень сложными.

– Я слышала о том, что случилось с Оретом. Я бы сказала, что мне жаль, но…

Я улыбнулась, глянув на нее:

– Он был ослом.

Она кивнула:

– Был.

– К сожалению, я также думаю, что он был невиновен.

Сенера снова села.

– Думаешь, что это Дарзин Де Мон замышлял заговор с целью убить тебя? Я так понимаю, Достопочтенный запретил ему возвращаться сюда.