Ничтоже сумняшеся она вставляет целые фразы на китайском, не добавляя никаких переводов (в ее пишущей машинке нет китайских иероглифов, поэтому она оставляла пробелы и вписывала их от руки. Мне требовались часы возни с распознаванием текста через интернет, но даже тогда около половины тех фраз пришлось вычеркнуть). Членов семьи и родни она прописывает в терминологии китайской вместо английской, так что остается лишь гадать, является ли тот или иной персонаж, скажем, дядей или троюродным братом (на сегодня я прочла уже десятки пособий по китайской иерархии родства — бессмыслица полная).
Такое у нее и во всех других романах. Поклонники Афины нахваливают такую тактику как блестящую и аутентичную — необходимое вмешательство писательницы из диаспоры в борьбу с «белизной» английского языка. Но это не есть хорошо. Проза от этого делается раздражающе недоступной; так сказать, не для средних умов. По моему мнению, все это подыгрывает тому, чтобы Афина и клан ее почитателей чувствовали себя умнее, чем есть на самом деле.
«Витиеватый и высоколобый» — вот вам бренд Афины. «Коммерческий и широкого круга, но изысканно-литературный» — это, пожалуй, о моем слоге.
Самое сложное — это уследить за всеми персонажами. Чтобы как-то нивелировать путаницу, мы меняем почти дюжину имен. У двух разных персонажей фамилия Чжан, у четырех — Ли. Афина их различает, давая разные имена, которые использует лишь изредка, а есть еще другие — по-видимому, прозвища (Гэн, Чжу; если только «А» не фамилия и я чего-то не путаю). Или вот взять Да Ли и Сяо Ли — это реально ставит в тупик: лично я считала, что Ли — это фамилия; тогда откуда здесь взялись Да и Сяо? Почему женские персонажи тоже во множестве носят имя Сяо? А если это фамилии, значит ли это, что все они родственники? Это что, роман об инцесте? Наиболее простое решение — дать им всем разные прозвища, и я часами просматриваю страницы по истории Китая и сайты с детскими именами, подыскивая такие, которые бы соответствовали этническим канонам. По итогам мы вырезаем несколько страниц ненужной предыстории.
В своих книгах Афина тяготеет к ризоматике[1035]: может возвращаться на два десятка лет назад, чтобы исследовать детство персонажа; витать среди пейзажей китайской глубинки на протяжении пространных, не связанных меж собою глав; вводить персонажей, подчас не имеющих четкого отношения к сюжету, а затем до конца романа о них забывать. Понятно, что через это она пытается придавать своим персонажам фактурности, показывая, откуда они берутся и в каких извивах повествования обитают, но при этом явно перебарщивает. Все это отвлекает от канвы развития. Чтение должно быть приятным занятием, а не нудными поисками.
Язык мы намеренно смягчаем. Убираем всякие «узкоглазые» и «желтопузые». «Не сочти за подкоп, — пишет в своих комментах Даниэла, — но в наши дни в таких подковырках нет необходимости. Зачем провоцировать читателя?»
Смягчаем и некоторых белых персонажей. Не сказать чтобы радикально, но тем не менее. Оригинальный текст Афины, надо сказать, до неприличия предвзят; французские и британские солдаты здесь просто карикатурные расисты. Я понимаю, этим она пытается подчеркнуть дискриминацию внутри Союзного фронта, но эти сцены настолько шаблонны, что кажутся недостоверными. Читатель просто теряет связь с действительностью. И вот мы заменяем одного из белых хулиганов персонажем-китайцем, а одного из самых шумливых китайских рабочих сочувствующим белым фермером. Это привносит усложненность и нюансы гуманизма, которые Афина из-за чрезмерной близости к проекту могла элементарно проглядеть.
В первоначальном варианте несколько рабочих доведены до самоубийства жестоким обращением со стороны англичан, при этом один вешается в капитанском домике. Капитан, обнаружив тело, через переводчика приказывает остальным рабочим повеситься тоже, но в своих землянках: «Нечего загаживать наши!» Вся эта сцена, по-видимому, взята непосредственно из архивных источников — в рукописи Афины есть пометка на полях: «ВЫНЕСТИ В КОММЕНТЫ, ЧТО ЭТО НЕ ОТСЕБЯТИНА. БРРР!»
Сцена, безусловно, мощная; читая ее в первый раз, я ощутила приступ ужаса. Однако Даниэла считает, что это чересчур. «Понятно, что они неотесанные солдафоны, но слишком уж чернуха, — комментирует она. — Уберем, чтоб не сбоило темп?»
Самое крупное изменение, которое мы вносим, относится к последней трети книги.
«Здесь сюжет явно делает вывих, — пишет Даниэла. — Нужен ли нам этот контекст насчет Версальского договора? Кажется неуместным: мы ж не на китайской геополитике фокусируемся?»
Конец черновика у Афины невыносимо ханжеский. Здесь увлекательные личные истории остаются позади, а на голову читателю высыпается ворох подлостей и гадостей, посредством которых китайские рабочие оказываются обездолены и незаслуженно забыты.
Погибших в бою китайцев запрещено было хоронить рядом с европейскими солдатами. Прав на военные награды они не имели, потому что официально в боевых действиях не участвовали. Но более всего Афину возмущало то, что китайское правительство по итогам войны оказалось бессовестно обмануто: согласно Версальскому договору территория Шаньдуна отошла от Германии к Японии. Но кому все это отслеживать? Трудно сопереживать извивам сюжета в отсутствие главного героя. Последние сорок страниц книги больше напоминают архивный документ, чем захватывающую повесть военных лет. Концовка смотрится несуразно, как студенческий курсовик, случайно прилепленный к концу литературного шедевра. Но что поделать, в Афине всегда была такая дидактическая жилка.
Даниэла хочет, чтобы я вообще все это вырезала.
«Давай закончим роман с А Гэном на лодке, по пути домой, — предлагает она. — А что: сильный финальный образ, к тому же несущий в себе импульс предыдущей сцены погребения. Остальное можно дать в послесловии, ну или в личном эссе, которое можно опубликовать в аннотации ближе к выходу книги. Или, скажем, допечатать в пэйпербэк-версии для книжных клубов. А?»
Мне эта идея кажется блестящей. Я делаю вырез. А затем, вишенкой на торте, просто делаю после сцены с Гэном короткий эпилог: одну строку из письма, которое один из рабочих позже пишет в 1918 году кайзеру Вильгельму, моля о мире во всем мире: «Я чувствую волю Небес в том, чтобы все человечество жило как одна семья».
«Супер! — пишет Даниэла в ответ на мой поворот. — С тобой так удивительно легко работать. Знала б ты, насколько авторы бывают нетерпимы к убийству своих любимцев!»
Я вся лучусь. Мне хочется нравиться своему редактору. Хочется, чтобы она думала, что со мной легко работать; что я не какая-нибудь упрямая дива-годива, а способна вносить любые изменения, о которых она просит. Это повысит и вероятность того, что на будущие проекты она подпишет меня.
Дело здесь не только в потворстве авторитету. Я действительно думаю, что книгу мы сделали лучше, доступнее, упорядоченней. Первоначальный вариант заставлял ощущать себя недалеким, иногда отчужденным и наверняка разочарованным всей этой назидательной праведностью. Здесь попахивало всеми наиболее раздражающими чертами Афины. Новая же версия — это воистину универсальная история, где каждый может рассмотреть все, что ему нужно, в том числе и себя.
За четыре месяца весь процесс проходит три редакционных раунда. К концу я уже настолько осваиваюсь с проектом, что не могу сказать, где заканчивается Афина и начинаюсь я или какие слова кому принадлежат. Здесь я провела исследование: прочла десяток книг по азиатской расовой политике и истории китайского труда на фронте. Зависала над каждым словом, каждым предложением и абзацем по такому множеству раз, что заучила их наизусть; черт возьми, я, вероятно, перечитала этот роман больше раз, чем сама Афина.
Весь этот опыт учит меня одному: писать я могу. Некоторые из любимых отрывков Даниэлы исходят целиком от меня. Например, есть пассаж, где бедная французская семья ошибочно обвиняет группу китайских рабочих в краже ста франков из ее дома. Рабочие, исполненные решимости произвести хорошее впечатление о своей расе и нации, собирают между собой двести франков и дарят их семье, хотя и знают о своей полной невиновности. В черновике Афины есть лишь краткое упоминание о незаслуженном обвинении, однако моя версия превращает его в трогательную иллюстрацию китайской честности и добродетели.
