В конце концов, невозможно сказать, насколько велика разница в темпах их уничтожения. Выбор остался за парламентом. Дебаты продолжались в Лондоне.
Никто не знал, что происходило в Палате лордов, кроме того, что ни виги, ни радикалы не чувствовали себя достаточно хорошо, чтобы объявить голосование. Газеты больше рассказывали о настроениях в обществе. Основные издания выражали мнение, которого ожидал Робин: война с Китаем была вопросом защиты национальной гордости, что вторжение было не более чем справедливым наказанием за оскорбления, нанесенные китайцами британскому флагу, что оккупация Вавилона студентами иностранного происхождения была актом измены, что баррикады в Оксфорде и забастовки в Лондоне были делом рук грубых недовольных, и что правительство должно твердо противостоять их требованиям. Провоенные редакционные статьи подчеркивали легкость, с которой Китай будет побежден. Это была бы лишь маленькая война, и даже не совсем война; достаточно было бы выстрелить из нескольких пушек, и китайцы признали бы свое поражение в течение одного дня.
Газеты никак не могли определиться с переводчиками. Провоенные издания предлагали дюжину теорий. Они были в сговоре с коррумпированным китайским правительством. Они были сообщниками мятежников в Индии. Они были злобными неблагодарными людьми, у которых не было никаких планов, кроме желания навредить Англии, укусить руку, которая их кормила — и это не требовало дополнительных объяснений, потому что это был мотив, в который британская общественность была слишком готова поверить. «Мы не будем вести переговоры с Вавилоном, обещали члены парламента с обеих сторон. Британия не склоняется перед иностранцами».[889]
Однако не все газеты были против Вавилона или за войну. Действительно, на каждый заголовок, призывающий к быстрым действиям в Кантоне, приходился другой от издания (хотя и меньшего, более нишевого, более радикального), которое называло войну моральным и религиозным возмущением. The Spectator обвинял сторонников войны в жадности и наживе; Examiner называл войну преступной и неоправданной. ОПИУМНАЯ ВОЙНА ДЖАРДИНА — ПОЗОР, гласил один из заголовков газеты «Чемпион». Другие были не столь тактичны: НАРКОМАН МАКДРАГГИ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ЕГО БОЛЬШИЕ ПАЛЬЦЫ БЫЛИ В КИТАЕ, гласил «Политический реестр».
Каждая социальная фракция в Англии имела свое мнение. Аболиционисты выступили с заявлениями в поддержку забастовщиков. Так же поступили и суфражисты, хотя и не так громко. Христианские организации печатали брошюры с критикой распространения незаконного порока на невинный народ, хотя евангелисты, выступающие за войну, в ответ приводили якобы христианский аргумент, что на самом деле подвергнуть китайский народ свободной торговле — это Божий промысел.
Тем временем радикальные издания приводили доводы о том, что открытие Китая противоречит интересам рабочих северной Англии. Чартисты, движение разочарованных промышленных и ремесленных рабочих, наиболее решительно выступили в поддержку забастовщиков; чартистский циркуляр The Red Republican, по сути, опубликовал заголовок, называющий переводчиков героями рабочего класса.
Это вселило в Робина надежду. Радикалы, в конце концов, были партией, которую Вигам нужно было умиротворить, и если такие заголовки смогут убедить радикалов, что война не в их долгосрочных интересах, то, возможно, все это удастся уладить.
И действительно, разговор о вреде серебряных изделий оказался более успешным в суде общественного мнения, чем разговор о Китае. Это был вопрос, который был близок к дому, который затрагивал среднего британца в понятных ему формах. Серебряная промышленная революция привела в упадок как текстильную, так и сельскохозяйственную промышленность. Газеты публиковали статью за статьей, рассказывая об ужасных условиях труда на фабриках, работающих на серебре (хотя у них были и опровержения, в том числе опровержение Эндрю Уре, который утверждал, что рабочие фабрик чувствовали бы себя гораздо лучше, если бы только потребляли меньше джина и табака). В 1833 году хирург Питер Гаскелл опубликовал тщательно изученную рукопись под названием «Мануфактурное население Англии», посвященную главным образом моральному, социальному и физическому воздействию сереброобрабатывающего оборудования на британских рабочих. В то время эта книга осталась практически без внимания, за исключением радикалов, которые, как известно, все преувеличивали. Теперь же антивоенные газеты ежедневно печатали выдержки из него, в ужасных подробностях рассказывая об угольной пыли, которую вдыхали маленькие дети, вынужденные пробираться в тоннели, куда не могли пролезть взрослые, о пальцах рук и ног, потерянных станками с серебряным двигателем, работающими на нечеловеческих скоростях, о девочках, которые были задушены собственными волосами, попавшими в жужжащие веретена и ткацкие станки.
Газета Spectator напечатала карикатурную иллюстрацию истощенных детей, раздавленных насмерть под колесами какого-то туманного устройства, которое они назвали «Белые рабы серебряной революции» (WHITE SLAVES OF THE SILVER REVOLUTION). В башне над этим сравнением глупо смеялись, но широкая публика, казалось, была искренне потрясена. Кто-то спросил члена Палаты лордов, почему он поддерживает эксплуатацию детей на фабриках; он ответил довольно легкомысленно, что использование детей в возрасте до девяти лет было объявлено вне закона в 1833 году, что привело к более широкому возмущению по поводу страданий десяти- и одиннадцатилетних детей в стране.
— Неужели все так плохо? — спросил Робин у Абеля. — Фабрики, я имею в виду.
— Хуже, — сказал Абель. — Это только те несчастные случаи, о которых они сообщают. Но они не говорят о том, каково это — работать день за днем на этих тесных этажах. Вставать до рассвета и работать до девяти с небольшими перерывами между ними. И это те условия, которых мы жаждем. Работа, которую мы хотели бы вернуть. Я представляю, что в университете вас не заставляют работать и вполовину так же усердно, не так ли?
— Нет, — сказал Робин, чувствуя себя смущенным. — Не заставляют.
Статья в «Спектаторе», похоже, особенно сильно повлияла на профессора Крафт. Робин застала ее сидящей с ней за чайным столом, с красными глазами, уже после того, как остальные закончили завтракать. Она поспешно вытерла глаза носовым платком, когда увидела его приближение.
Он сел рядом с ней.
— С вами все в порядке, профессор?
— О, да. — Она прочистила горло, сделала паузу, затем придвинула к себе газету. — Просто… это та сторона истории, о которой мы не часто задумываемся, не так ли?
— Я думаю, мы все хорошо научились не думать о некоторых вещах.
Она, казалось, не слышала его. Она смотрела в окно на зелень внизу, где место протеста забастовщиков было превращено в подобие военного лагеря.
— Моя первая запатентованная пара повысила эффективность оборудования на шахте в Тайншире, — сказала она. Она удерживала тележки с углем на рельсах. Владельцы шахты были так впечатлены, что пригласили меня в гости, и, конечно, я пошла; мне так хотелось внести свой вклад в развитие страны. Я помню, как был потрясена тем, что в шахтах было много маленьких детей. Когда я спросила, шахтеры сказали, что они в полной безопасности, и что помощь в шахтах уберегла их от неприятностей, когда их родители были на работе.
Она тяжело вздохнула.
— Позже они рассказали мне, что из-за серебра тележки невозможно было сдвинуть с рельсов, даже если на пути были люди. Произошел несчастный случай. Один маленький мальчик потерял обе ноги. Они перестали использовать пары словосочетаний, когда не смогли найти обходной путь, но я не придала этому значения. К тому времени я получила стипендию. Мне светила профессорская должность, и я перешла к другим, более крупным проектам. Я не думала об этом. Я просто не думала об этом, годами, годами и годами.
Она снова повернулась к нему. Ее глаза были влажными.
