Никаких сочленений, винтиков, креплений – кресло вырубили в дереве прямо так, целиком. Спинку и сиденье покрывали лакированные по старинной японской технологии резные драконы, парящие над стилизованными облаками. Буйволиная кожа поверх подлокотников «пурпурной кости» была чуть шершавой, но как будто живой. Малейшие касания её поверхности отражались ощущениями на тёплых подушечках пальцев. Надкостница поверженного животного. Шёлк пепельной кожи. Паволока. Бархат.

Это кресло стоило немногим менее, чем мелкосерийный суборбитальный чартер на полсотни человек. Совсем немногим…

«Интересно – откуда мне известны эти мельчайшие подробности?» — вдруг подумала я и открыла глаза.

В просторном помещении с исчезающими во тьме высоченными потолками кроме меня не было ни души – лишь мягкие отсветы от занимавшихся в топке камина поленьев деликатно ложились на паркетный пол. Блики танцевали на корешках старых фолиантов, умудрённо глядевших на мир с полок солидной многоярусной библиотеки. Потемневшие от времени благородные стеллажи с книгами источали ароматы древности и мудрости. Полозья для ветхой деревянной стремянки убегали во тьму – где-то там пряталась и сама стремянка. Сбоку, за массивной оконной рамой монотонно шелестел дождь.

… — Мир, в котором случилась эта белковая форма жизни, невероятно прост и чрезвычайно сложен одновременно, — вторил дождю откуда-то с книжных полок голос, струился из-за пыльных неподъёмных книг, становясь то тише, то отчётливей. — Как и время, пространство в нём имеет точку отсчёта и начинается во владениях элементарных частиц. Мимолётные кварки, стремительные лептоны, недолговечные адроны формируют намного более стабильные формы, долгожители…

— Электроны и протоны, — кивнула я книгам.

— Вы называете их так. Строительные блоки атомов, которые воссоздают молекулы – эти сбалансированные шедевры, порождённые союзом синтеза, энергии и времени. Из-под пера гравитации рождаются более сложные формы субстанции, из которой состоит всё сущее, вся материя, все кипящие океаны огня. Совершенная, безотказная схема.

— Я помню, как в детстве мне до одури хотелось путешествовать от звезды к звезде, — мечтательно зажмурившись, протянула я. — Посмотреть на удивительные миры, в которых никогда не бывала, увидеть всё многообразие жизни. Это казалось такой романтикой… А потом эта мечта сбылась на мою голову. Оказалось, что в этом нет ничего особенного. В жизни все воплощённые мечты становятся обыденностью. Почему так происходит?

Глубокий вздох прокатился по уходящим ввысь книжным полкам.

— Потому что белковая форма жизни конструирует мечты на основе своих скудных познаний, — констатировал шёпот книг. — А мир таков, какой есть, и его законы не изменить, потому что они совершенны. И теперь, зная это, сущность хочет обрести принципиально новую мечту, не связанную с миром. Выйти за его пределы.

— Да, я хочу, — согласилась я. — И даже знаю как. Это очень легко – достаточно всего лишь умереть.

Мой старый знакомый, гальванический демон саморазрушения вновь поднял голову в самом тёмном закоулке сознания. Зашевелился внутри и защёлкал голодной пастью, пожирая безмятежность и покой. Многократно поверженный в жестоких внутренних сражениях, он всегда восставал из пепла, с каждым разом обретая всё бо͐льшую силу.

— Затейливое заблуждение. — Пыльный смешок вспорхнул под сводчатый потолок и исчез меж невидимых перекрытий. — Неужели белковый организм считает, что энергия в нём воплотилась и замерцала лишь для того, чтобы исчезнуть? Запертые в тёмных комнатах разума, двуногие прямоходящие ищут мечту, торопливо перебирают побрякушки идей, нетерпеливо отбрасывают их в сторону, злятся. Те, кто устают искать мечту – начинают искать выход. В религиях, в смыслах, в поисках гормональных выбросов, которые они называют «счастье»; в чужих страданиях во имя иллюзий и в фантазиях о том, что скрывается за последней дверью. И когда ищущий человек разуверился во всём, он наконец обратил взгляд наружу. Настоящий выход всегда был у него под носом…

— И где же он? — спросила я. — Где моя мечта?

— Очевидная истина. Среди вашей общности есть те, кто догадались – выход сокрыт за тонкой ширмой физических законов. Вселенная закончится не у далёких созвездий. Её конец там, где вы преодолеете ваше главное ограничение – скорость света. В любом месте. Хоть прямо здесь, за этим самым столом.

— Я знаю, — сказала я. — Ты говоришь про горизонт Хаббла. Про линию, за которой объекты в бесконечно расширяющейся Вселенной улетают от нас быстрее скорости света. Это те скопления галактик, которые мы никогда не увидим. Чем дальше – тем быстрее они от нас удаляются. Но ведь люди научились сверхсветовым полётам. Выход в гиперпространство должен был стать тем самым выходом из нашего мира.

— Механические взаимодействия, — то ли согласился, то ли возразил шёпот. — Всего лишь замедление света при помощи тёмной энергии. Первые шаги любопытного ребёнка, вкусившего дар знания. Любопытство – это я. Дети – это вы. Вы ещё почти ничего не умеете, но вы способные ученики…

— Мы, люди, научились уже очень многому, — воодушевлённо согласилась я, будто отстаивала перед книжными полками честь всего человеческого рода – воображение рисовало перспективы одну шире другой. — Сначала мы покорили природу своего мира и стали в нём хозяевами, потом обуздали энергию и поставили её себе на службу, а теперь мы способны преодолевать огромные расстояния…

Электрический шёпот перебил меня:

— Аналогия и упрощение. Встав на цыпочки, вы лишь выглянули в глазок вашей скромной квартирки и увидели расплывчатую лестничную клетку. Сущность отлично понимает – глупо строить представление об окружающем мире, основываясь на взгляде через дверной глазок.

— И что же находится там, где скорость света превышена? Разве не другая Вселенная?

— Ошибка, заблуждение. — Статический разряд с треском пробежал сквозь воздух, наполняя его холодными ионами. — Вселенные не соприкасаются. Из одной Вселенной нет выхода в другую. Для этого нужно переместиться на уровень выше – выйти на «лестничную клетку». Выйти в то, что вы называете «мультивселенная», которая живёт по иным законам. Распахни дверь без должной подготовки – и неведомые силы перетрут тебя в пространственно-временной порошок…

Беседовать с ожившими книгами, посягнувшими на научное наследие Эдвина Хаббла, было увлекательно. В моём распоряжении для этого была целая вечность, шуршащая дождём и потрескивающая камином, поленья в котором никогда не догорят. Здесь было тихо, благостно и умиротворяюще. Но в этот момент другой гальванический демон проявил себя. Демон беспокойства, который всегда просыпался, когда я пребывала без движения. Мой сменщик.

— Раз уж мы заговорили об окружающей действительности – скажи, где я нахожусь? — спросила я, напряжённо уставившись на далёкую дубовую дверь. — Что это за странное место?

Вместо ответа застарелая пыль дымкой взметнулась вверх, будто само здание встряхнулось от вязкого сна. Столб из миллиарда пылинок кружился, становился плотнее. Он то скручивался спиралью, то распадался на части, и наконец, когда сияние приобрело форму шаровой молнии, броуновское движение искрящейся пыли остановилось. Ослепительный шар света заставил меня сощуриться.

— Старик сказал, что это безопасное место, — сообщил электрический шёпот. — Но я решил проверить. Убедиться. Утолить любопытство. И дать свободу запертому разуму сущности.

— Кто сказал, что здесь безопасно?

— Учёный. Врач. Игрок, — шелестел шёпот, будто пробуя слова на вкус.

— Так. Понятно, — соврала я – понятнее не стало. — А почему ты называешь меня сущностью?

— Потому что ты существуешь. Я могу чаще использовать привычные для тебя понятия и речевые формы. Ты.

— Было бы неплохо, — скромно сказала я.

— Белковая форма жизни склонна к упрощениям. Пусть будет так.

— А кто ты? Кажется, мы уже где-то виделись, только вот не помню, где, — вполголоса пробормотала я.