Сунув руку во внутренний карман небрежно наброшенной на плечи куртки, я вынула фотографию. Достала её в первый раз с тех пор, как взяла со стола в брошенном доме дяди Алехандро. Прямо на нас с карточки смотрели улыбающиеся лица. На глаза наворачивались слёзы, и я слабо понимала, что делаю. Нужно было делать хоть что-то…

Я протянула фотографию Рамону, он взял её пухлыми пальцами и принялся разглядывать с детской сосредоточенностью. Беспечная улыбка расцветала на его небритом лице.

— Вот это – дядя Алехандро, очень хороший человек, — указала я пальцем на фотографию. — Он мне как отец. Видишь, какая у него классная соломенная шляпа?

— Мне нравится, она помогает от жары! — просияв, сказал мой товарищ. — А это что за дядя?

— Дядя Марк, мой хороший друг и родственник.

Рамон отвлёкся от фотографии и блуждающим взглядом заглянул прямо мне в душу.

— А где он сейчас?

— Далеко-далеко, — всхлипнув, дрожащим голосом ответила я. — Но я обязательно вас познакомлю, вы подружитесь.

— А что случилось с твоими руками? Где твои настоящие руки? — Он удивлённо разглядывал бликующий под яркой потолочной лампой мехапротез.

Что ему ответить? Да какое это имеет значение… Ответь хоть что-нибудь…

— Я очень хотела стать сильной, поэтому сделала себе металлические руки. Тебе нравится?

Я протянула к нему ладонь, он восхищённо уставился на неё и принялся гладить грубыми руками прохладный биотитан.

— Вот здорово! А можно мне такие же, когда я вырасту? А? Ну, пожалуйста! — умоляюще протянул он.

— Можно, сынок. Тебе можно всё, что пожелаешь…

— Всё-всё? Вообще-то, я просто хочу уйти отсюда, мам… — Измождённое лицо его вдруг стало грустным, уголки губ опустились. — Мне тесно, я хочу на улицу, погулять…

— Конечно, мы уйдём отсюда немного позже. А пока я побуду здесь с тобой. — Я поцеловала его в лоб, а он, такой большой и беззащитный, поджал под себя ноги и положил голову мне на колени. — Я тебя одного тут не брошу, обещаю.

Так мы застыли в ожидании конца, а я уже больше не могла сдерживать слёзы – они крупными каплями стекали по щекам и падали на мою серую от грязи майку, оставляли влажные пятнышки на его чистой и свежей футболке.

— Мам? — тихо позвал Рамон.

— Что, сын?

— Почему ты плачешь?

— От радости… Я плачу от радости. Мы ведь с тобой наконец увиделись…

Помолчав немного, он пробормотал:

— Я очень рад, что ты пришла, мамочка… Мне очень больно, болит голова… Я хочу спать, но не могу…

— Я уберу боль, но только надо потерпеть укольчик. — Взяв с пола шприц, я скинула колпачок на пол. — Потерпишь? Ты же у меня очень смелый…

Молча, с подчёркнуто серьёзным видом он кивнул. Я аккуратно ввела иглу ему в плечо и вдавила поршень. Какая-то невидимая внутренняя сила останавливала меня, и вместо того, чтобы опустошить шприц, я ввела лишь половину жидкости.

Прижавшись ко мне, он мерно сопел, а я держала его голову на коленях. Я прикрыла глаза, вслушиваясь в пульсирующую боль в плече и в неровное дыхание Рамона. В тишине вязкие секунды неумолимо отстреливались одна за другой, я отсчитывала их с каждым ударом сердца. Я с ужасом в груди чувствовала, что скоро моего друга не станет, а его телом завладеет нечто другое, и больше всего на свете мне хотелось, чтобы время остановилось…

Неожиданно низкий гул насквозь прошил стены, прорвался в помещение, растворяясь в бесконечных коридорах лаборатории; пол завибрировал, мелко затрясся под нами, а через несколько мгновений всё затихло. Я распахнула глаза, сердце бешено заколотилось. Гром? Или… Не может быть, неужели это…

Рамон резко всхлипнул, тело его изогнулось и забилось в страшном припадке. Я испуганно прижала его голову покрепче к себе, другой рукой пытаясь нашарить лежащий в стороне шприц, а мой друг несколько раз дёрнулся и затих. Затем неуклюже подволок под себя руку и привстал. Повернул ко мне лицо и осклабился, обнажив ряд слегка желтоватых зубов.

Глаза его были налиты багряной кровью, в которой маленькими островками тонули чёрные смоляные зрачки. Изрыгая утробные хрипящие звуки, он недоумённо поднял брови – он пытался вспомнить, узнать меня сгорающим в огне инфекции разумом.

Я смотрела ему в глаза и дрожащими пальцами гладила его лицо.

— Рамон, это всё ещё ты! Останься со мной, — лихорадочным полушёпотом умоляла я. — Это ты, мой старый товарищ… Я здесь, с тобой, я никуда не денусь! Только будь рядом, пожалуйста! Останься!

Лоб его собрался в морщины, лицо исказила дикая животная злоба, и он резким рывком схватил меня за горло. Я сквозь слёзы шарила глазами по его оскалу – сопротивляться не было сил. Нечеловеческий хрип вырвался из его груди, а пальцы судорожно сжимались и разжимались, будто две его части – звериная и человеческая – боролись друг с другом на краю пропасти. Аккомпанементом к отражённой на искривлённом лице внутренней борьбе за стеной надсадно горланил Джон.

— На дверях висел замок, взаперти сидел щенок, — зажмурившись до фонтанов горячих искр, фанатично твердила я старый стишок, всплывший из подсознания. — Все ушли до одного, не осталось никого…

Считанные мгновения спустя остатки человека покинули Рамона, и пальцы на горле сжались… Воздух уходил из меня, замещаясь болью в гортани, в глазах рябило и темнело… Сделай это, мой друг… Давай же… Я желаю принять судьбу и уйти на ту сторону вместе с вами, моими друзьями – всё, что мне осталось в этой тесной запертой камере… Это всё, что осталось…

Нет!!!

Дикий, нечеловеческий страх забился в животе, животная же воля к жизни вдруг проснулась, завопила всем нутром, буквально на части разрывая мою черепную коробку. Запястье щёлкнуло, рука метнулась вперёд. Комнату заполнил душераздирающий крик и оглушительное шипение расплавленного мяса. Рамон выгнулся дугой, стальная хватка пальцев ослабла, а из спины его вырвался ослепительно белый поток пламени и вибрирующего воздуха.

Ещё один щелчок – плазменный факел угас, мой друг и наставник обмяк и уронил голову, грузное тело его осело на мои колени. Отверстие в его спине дымилось, крошечное помещение заполняла вонь горелой плоти. Ничего не соображая, я сделала первое, что пришло в голову – трясущимися пальцами машинально взяла с пола упавший наушник и сунула его в ухо.

Голос не пел, он будто навылет прорубался сквозь отчаянный крик гитарных струн и отбойные молоты барабанов:

… Я здесь, с тобой,

Когда мир взлетает на воздух;

Попытайся вспомнить эти слова,

Когда мир взлетает на воздух;

Самой тёмной ночью всех ночей

Ты – моё внутреннее неиссякаемое пламя;

Сквозь бурные воды вперёд, к потерянным берегам

Ведёшь ты меня вдоль лезвия времени…

За вязкой пеленой влаги на глазах, за заполонившим всё запахом палёного мяса лязгнул дверной запор. Время почти замерло, дверь медленно-медленно отворилась, и исподлобья взглянувший на меня офицер безопасности комплекса отступил куда-то вбок. В помещение решительно вплыло бирюзовое пятно – человек, с ног до головы закатанный в костюм биологической защиты, в перчатках и непроницаемом шлеме, с медицинской сумкой на плече. Следом за ним вошёл ещё один, и ещё…

… Боюсь, времени слишком мало;

В жизни важно каждое мгновение…

Взгляни правде в глаза –

Я не могу убежать;

Я всегда это знал…

Разум уплывал далеко-далеко по бурным волнам, я едва осознавала происходящее, а нежданные гости стали расчехлять сумки и доставать какие-то предметы. Один из медиков принялся водить в воздухе неизвестным устройством, второй очутился рядом и ввёл мне в шею шприц с мутным содержимым. Привалившись к стене, я судорожно, крепко прижимала к себе Рамона и машинально гладила его остывающую сухую лысину…

… И если у меня больше не будет шанса сказать это тебе,

Ты должна знать – утри глаза;

Найди поток, что ведёт к божественным водам;

Ну же… Ляг подле меня…

Раздавались взволнованные голоса, но я уже не слышала их, погружаясь в ничто. Чёрная мгла разверзлась под ногами, и бездна проглотила меня…