— Кого ж несёт в таку погоду?!

— А хрен его знает! Кажись, суды правит.

— Не иначе заплутал кто-то...

Никто не встал навстречу гостю. Прибывший сбросил с плеч ремень упряжи и подошёл к костру:

— Здравы будьте, православные!

— Спаси Бог! И те того же...

Определить, что это именно русские, пришельцу было не трудно: во-первых, они жгли совершенно бесполезный костёр, а, во-вторых, рядом стояла пирамида из четырёх ружей, которые уже присыпало снегом.

— Погреться-то дозволите?

— Грейся, родимый, а то ведь жрать попросишь.

— Харчи свои имею, — солидно ответил гость. — Могу и попотчевать.

— Ишь ты, добрый какой! — служилые не смутились, но слегка зауважали путника, который ничего не просит. — Откель сам будешь-та?

Вначале они пытались разглядеть лицо гостя — не знакомый ли, — но быстро оставили эти попытки: капюшон у пришельца был богато оторочен длинным мехом росомахи, который оставлял свободными только глаза, кривоватый нос и обледенелую растительность под ним.

— Промышленные мы — за Утиным озером стоим.

— Эт где ж тако?

— Тама, — махнул рукой гость. — Отсель недалече — две речки невеликих и один ручей с камнями.

— Н-да? — усмехнулся один из служилых и отодрал от усов сосульку. — В тех местах я по весне хаживал. Длинное озеро есть, Гусиное, Круглое, Гиблое, Холодное... А про Утиное не слыхивал. Да и лесу там — три метлы да два веника. Откель там соболь?

— Ты это брось, — обиделся промышленник. — Там дерева необхватные, а по низу ольха да берёза — не продраться!

— Куда ж путь держишь? — понимающе переглянулись присутствующие. Ответ, похоже, был им уже известен.

— В острог, знамо дело!

— И где ж тот острог?

— Как это где?! Тама вон! Мнится мне, за теми холмами кусты пойдут, апосля дерева, а там и дорога сыщется. Может, к ночи дойду, а?

— Гы-гы-гы! К ночи! Гы-гы-гы! Ты сколь годов на промыслах-та, паря?

— Ну... я... Перву зиму.

— То-то, что перву! Эт кто ж удумал тебя одного-та в острог отправить?!

— Кто надо, тот и удумал... Только сё — наши дела, артельные!

— Ваши, ваши! — дружно засмеялись служилые. — Только ты, паря, в другу сторону идёшь!

— Как в другую?!

— Эдак вот! Тама, сказывают, горы есть немалые, реки знатные имеются, окиян-море льдистое есть, а вот острога нетути!

— А поперёд всего, — развил тему один из служилых, — таучинов там, как комаров летом. Ужо они-то тя на костре-то поджарят али яйца самому оторвать заставят. А без яиц ты ни одной девке не надобен будешь!

— Нет, ну вы чо... — в конец растерялся промышленник. — Каки тут таучины...

— А таки! Ты, видать, с осени по лесам лазишь, ничо и не ведаешь!

— А чо таучины... Оне в измене, что ль?

— В какой, на хрен, измене?! Как снег лёг, они ж войско собрали — много тыщ. Ниже Колючей речки всей силой Айдар перешли и давай мавчувенов наших трясти. Сказывают, до самого Хототска грозятся дойти!

— Да вы чо-о... Ну, а эта... Ну, тута нету их, да?

— Нынче нету, а завтра... Мы тут чо, по-твоему, сопли морозим?

— Н-ну, не знаю...

— А вот то и морозим: стадо охраняем!

— Да ну тя! На то ж мавчувены имеются!

— Мавчувены мавчувенами, а мы-то олешков самой Марфы блюдём! Неровен час, набегут таучины...

— Какой Марфы?..

— Такой! Ты, видать, не с этой осени, а с той по лесам лазишь! То ж Петруцкого жена! Она ж, сказывают, таучинского племени! От ей капитан наш на свадьбу стадо и подарил.

— И ведь до чего ж ушлая баба оказалась! — посетовал другой. — Что ни день, сама на нарте раскатывает. Пастухов за каждого олешку батогом бьёт! Пастухи не тока утерять кого опасаются, и на мясо прирезать бояться.

— Ишшо на мясо им, нехристям! Марфа-то олешков по одному отбирала, оне у ней все красавцы писаные, гы-гы-гы!

— Оне-то, может, и красавцы, а мы-то почто страдаем? Мыслимое ли дело, по зиме в чистом поле караулом стоять?! Ведь, почитай, сотня служилых мается!

— Скажешь — сотня! В поле-то за раз и полёта не наберётся! Остальные черёд свой ждут да у баб под боками греются! Эх, домой бы скорей...

— Господь терпел и нам велел... Ничо: нам бы ещё ночь простоять, да день продержаться.

— Хоть бы переезжать седни не заставили — и то благо.

— Сплюнь три раза через левое, да по деревяшке постучи — не ровен час сглазишь!

— Хрен ли стучать — вон ещё кого-то нелёгкая несёт!

— Как бы не саму Марфу... Свят, свят, свят!

— Пойду я, пожалуй, — сказал промышленник. — От начальства подальше — целее будешь. Не поминайте лихом!

— Погодь-ка, паря! Ты кто таков будешь-та? Чтой-та я тя не припомню, а кажись, всех острожных знаю!

— Да Кирилл я — Матвеев сын. Не признал, что ли? Я тя тыщщу раз видал. И прочих тоже...

— Кирилл? Какой Кирилл?! Погодь-ка...

— Пойду уж... Вон, к вам едет ктой-та!

Он отряхнул от снега лямку, пристроил её на плечах, тяжко вздохнул, перекрестился и начал тянуть.

— И дорогу не спросил... — пожал плечами служилый.

— Опять не туды попёрся, — озадаченно поддержал его соратник. — Да и хрен-то с ним — придурошный какой-то.

Скрыться из виду путник не успел — упряжка с единственным погонщиком изменила курс.

Они встретились — посреди снега и пронизывающего ветра.

Закутанные до глаз в меха, они стояли и смотрели друг на друга.

Долго смотрели — секунд, наверное, тридцать.

Потом Кирилл налёг на лямку и прошёл мимо. Чужие олени шарахнулись от него в сторону.

Душа его была пуста до звона, а в мозгу звучал голос Александра Ивановича:

«...Не стоит осуждать женскую любовь к подаркам — прямо-таки потребность в них. Эта потребность заложена в очень древней инстинктивной программе. Скромное колечко с бриллиантом или роскошный букет цветов действительно сексуально возбуждают женщину — такова её природа. Злые языки говорят, что крупные денежные купюры женщин тоже возбуждают...

Следует подчеркнуть, что подарок-подношение пролонгированным действием не обладает. Пода репный в прошлом году „мерседес“ (или букетик ландышей) отнюдь не гарантируют долговременную страсть подруги. В идеале (женском подсознательном ) должен быть оплачен каждый половой акт...»

Некоторое время она смотрела ему вслед. Потом села на нарту и поехала к посту. Судя по тому, как она нахлёстывала ни в чём не повинных оленей, служилым должно было достаться по первое число.

А Кирилл, перевалив гребень пологого холма, принялся развязывать и вытряхивать мешки, которые лежали на его санях. Идти ему было недалеко — за следующим водоразделом его ждали упряжки, двое воинов и маленькая девочка по имени Инью. Идти ему было недалеко, но тащить с собой снег, которым были загружены сани, совсем не хотелось — его и так кругом предостаточно.

В тот день километрах в пятидесяти к югу от этого места произошло ещё одно событие.

Это походило на обычный набег, если не считать чрезвычайную наглость бандитов — они напали на ясачных буквально возле острога. За такое нужно наказывать — и жестоко! Всё благоприятствовало свершению возмездия — обиженные мавчувены примчались в острог не мешкая, команда — «отряд быстрого реагирования» — оказалась в сборе, так что в погоню двинулись очень быстро. Даже непонятно было, на что рассчитывали таучины — уйти со стадом от лёгких оленьих упряжек заведомо невозможно, если нет приличной «форы».

Стадо вдали заметили, когда до вечера было ещё далеко. Грабители, конечно, поняли, что от погони не уйти, но стали действовать странно. Вместо того чтобы бросить добычу и сматываться, примерно с дюжину нарт остановились и, пропустив вперёд животных, остались ждать противника. Вместе с десятником служилых было восемь человек плюс больше двух десятков мавчувенов, жаждущих вражьей крови. Казаки были все бывалые, не раз бившие немирных иноземцев и прекрасно знающие их нравы: таучины, конечно, народ злой до крайности, мавчувенов они гоняют, как хотят, но с русскими воевать решаются, только если их как минимум вдвое больше. Этих же было совсем мало, но, кажется, они собрались принять бой?! Оно, может, и к лучшему: разделаемся по-быстрому и покойничков на показ привезём — другим в науку.