Кирилл слушал и думал о том, что, войдя в эту игру, наверное, кое-чего можно было бы добиться — ну, скажем, чтобы таучинов оставили в относительном покое лет на сто. Только всё уже поздно. «Да и возможно ли это в принципе? В любом случае сейчас русских интересует только пушнина...» При всём при том в мозгу Кирилла заклубился и начал сгущаться некий план. В принципе, это был даже и не план вовсе, а просто набор решений, которые так или иначе принимать надо.

— Знаешь что, Андрюха, — сказал он писарю, — незачем тебе жить на свете. Совершенно незачем! Не буду я тебя мучить — ладно уж. Выбирай: сегодня или завтра?

— 3-завтра...

— Как хочешь. Но завтра будет хуже, чем сегодня. Гор-раздо хуже! Не передумал?

— Н-нет...

Собрание «сильных» идеи Кирилла одобрило — примерно этого они и сами хотели. Суть плана заключалась в том, что основная масса воинов под водительством этих самых «сильных» отправляется обычным порядком грабить мавчувенов на заповедной территории — за Айдаром ниже острога. Русские им сильно мешать не будут, поскольку ими займутся люди Ньхутьяга, которых поведёт сам Чаяк. А завтра при всём честном собрании воин Кирь расскажет ещё об одной опасности, которая исходит от менгитов, — ещё об одной скверне.

Учёный не сильно расстроился бы, если б ночью писарь сбежал. Никто его не охранял, но, правда, и бежать было некуда. Андрей поступил иначе — когда Кирилл зашёл за ним, писарь был пьян — просто мертвецки. Пить ему приходилось через край, так что спирт просто стекал грязными струйками с его одежды. Он уже ничего не боялся и был вполне доволен жизнью. Кирилл заставил его топать в обнимку с бочонком до бугра, который выбрал в качестве сцены. Он попросил Инью натаскать туда сухих веток и разжечь костерок. Возле этого костра он положил заряженную фузею и стал ждать, когда соберётся приличное количество публики. Подобные массовые собрания на открытом воздухе в традиции таучинов не входили, однако примерно через час вокруг бугра уже топталась добрая сотня зрителей. Писарь всё это время прикладывался к бочонку — похоже, он задался целью допить его перед смертью. Допить никак не удавалось, и он впал в возбуждение — пытался петь «казачьи» песни и матерно ругал таучинов, бродивших поблизости. Не понимая слов, народ смеялся и откровенно завидовал чужому веселью. Кирилл решил начать представление, поскольку знал, что всё увиденное и услышанное будет во всех деталях пересказано сотни раз. Он поднялся на ноги, воздел вверх руки и заорал:

— Слушайте меня, люди моря и тундры! Слушайте и расскажите всем! Много лет назад в «нижней» тундре случилась беда — пришли люди белого царя, пришли менгиты. Много настоящих людей погибло из-за них, много! Чужаки одеты в железо, могучие злые духи помогают им. Что могут противопоставить им таучины? Только смелость и мудрость наших воинов! Мы не должны бояться врагов, мы должны их побеждать! Мы не должны позволять им убивать нас! Для этого надо уметь бороться против их оружия, против их скверны! Огненный гром — их первое оружие! — Кирилл поднял над головой фузею. — Теперь вы знаете, как бороться с ним!

Приклад ружья он прижал к плечу, а ствол навёл прямо на толпу. Однако чуть раньше, чем он закончил движение, раздался разноголосый крик:

— Хыгенэ!!

Нельзя сказать, что все полегли разом — как один. По крайней мере треть присутствующих сильно запоздала. Тем не менее Кирилл счёл результат удовлетворительным — могло быть гораздо хуже. Он пальнул из фузеи в воздух и, когда народ поднялся, продолжил свою речь:

— Второе оружие менгитов — чёрная смерть! Дух этой болезни настолько свиреп, что готов пожирать даже самих менгитов. Русские выпустили его на нас! Он сожрал людей Тылгерлана — вы знаете об этом! Из его лап я смог вырвать только одного ребёнка, только одного! Посмотрите на эту девочку, посмотрите, что сделала с ней чёрная смерть! — Кирилл малость передохнул, откашлялся и продолжал драть глотку: — Но это не всё — у менгитов припасено много болезнетворных духов для нас. Есть ещё жёлтая смерть, есть белая и много других! Теперь вы знаете, как бороться с ними, как ловить их, как не дать расползтись им по «нижней» тундре! Каждый, коснувшийся менгита, каждый, коснувшийся чего-то менгитского, должен провести двадцать дней в одиночестве. Если злой дух овладел им, значит, человек должен умереть, и никто не должен прикасаться к трупу! Прикоснувшийся сам становится нечистым и должен двадцать дней провести в одиночестве. Вы теперь знаете об этом, люди!

Оратор выдержал паузу для усиления впечатления и продолжил с отчаянным надрывом в голосе:

— Есть ещё одно оружие менгитов — ещё одно! Может быть, оно опасней других, опасней! Это оружие — горькая веселящая вода! Выпив её, человек становится довольным и радостным, ему кажется, что он счастлив! Посмотрите на этого раба, посмотрите! Он избит, он покрыт ранами, он знает, что его скоро убьют, но он выпил много веселящей воды и доволен! Он смеётся и поёт песни — так действует веселящая вода!

Почувствовав, что находится в центре внимания, Андрюха пьяно загоготал и поднялся на ноги, прижимая к груди полупустой бочонок. С трудом удерживая равновесие, он обвёл собравшихся мутным взором:

— У-ублюдки! Дерьмо собачье! Тьфу! Гореть всем вам в аду, нехристи поганые... Эх-ма! — Он побултыхал остатки жидкости. — За то, чтоб вы сдохли, выблядки!

Держа ёмкость двумя руками на весу, он начал пить через край. Большая часть спирта, конечно, лилась мимо — на лицо, на кухлянку, на штаны.

Вся его одежда была далеко не первого «срока носки» и спереди покрыта сплошным слоем почерневшего жира. Спирт растворял эту субстанцию, и она стекала на снег грязными ручейками.

— A-а, бляди! — взревел Андрюха и метнул в толпу опустевший бочонок. — Знай наших, чучмо немытое!

Он упал бы от произведённого толчка, но учёный поддержал его. Рука его сразу сделалась мокрой и липкой, пришлось отереть её об собственную рубаху. Кирилл взял из костра пучок горящих вёрток и заговорил на максимальной громкости, обращаясь к зрителям:

— Смотрите, люди! Смотрите, что бывает с теми, кто пьёт веселящую воду! Смотрите! А я ухожу — я сказал вам всё!

И тут произошёл сбой программы — короткий, публикой, наверное, не замеченный. Андрей посмотрел на Кирилла и тихо пробормотал:

— Душегубы — все. Ты же наш, Кирюха... Чем те лучше этих?

— Не знаю, — честно ответил бывший аспирант.

Он ткнул своим факелом в облитую спиртом кухлянку писаря, подхватил фузею и пошёл прочь, оставляя за спиной коптящий воющий факел.

Низовой ветер гнал мелкий колючий снег. Он не падал с неба, его просто несло с места на место, как песок в пустыне. Низкое серое небо давило на душу — казалось, до него можно докинуть камнем. Только камней нигде не было — один снег. И ветер. Он не валил с ног, но залезал, пробивался в каждую щель одежды. Этот ветер рвал пламя костра во все стороны, и не было людям тепла от огня. В такую погоду хорошо себя чувствуют лишь олени да иноземцы, которые, кажется, вообще никогда не мёрзнут, сволочи. А людям православным худо — не столько даже от холода, сколько от общей безысходности в этой бескрайней ледяной пустыне. Потому и нужен костёр, к которому тянутся замёрзшие руки: не от холода он спасает, а от тоски!

Из саней и немудрёного скарба служилые сделали ветровой заслон и зажгли за ним костерок. Дрова у них были привозные: надо бы их поберечь, но уж больно неуютно сегодня в тундре! По-хорошему надо бы растянуть полог, присыпать края снегом, постелить внутрь шкуры и сидеть там — всё теплее. Однако ж не ночь на дворе: может, ещё придётся сниматься и опять куда-то идти. Проклятые олени не стоят на месте, им, видите ли, жрать надо...

— Эт шо ж там ползёт-та? — пожилой служилый указал на ближайший склон. — Олешка, что ль, отбился?

— Да какой олешка?! — не согласился соратник. — Человек вроде бредёт. И санки за собой тянет.