— Ладно, потом мы разберёмся, где тут чьё. А сейчас как-нибудь объясни мне, что за людей ты отбирал в «усмирённых» стойбищах?

— Понимаешь, Кирь... — призадумался бывший купец и воин. — Всё как бы делал не я... Чаяк не любил одиночества, но никогда не страдал от него, а тут вдруг... Наверно, демону во мне стало одиноко — до боли. И он стал искать своих — тех, в ком есть хоть кусочек Ньхутьяга. Но таких не оказалось среди нормальных людей — только среди тех, кто столкнулся с менгитами, кого коснулась их скверна. Как хорошо, что ты оказался таким же — одиночества больше нет!

«И слава Богу! — мрачно усмехнулся Кирилл. — Значит, вербовка „отморозков” на мне закончилась, счёт закрыт, черта подведена. Но как же трудно осмысливать таучинские тексты на отвлечённые темы! Ведь на самом деле у них нет гигиенических понятий „грязь” и „чистота”, как нет прямых аналогов наших представлений о священном и осквернённом. Всё как-то перемешано и расплывчато-неопределенно: соль такая же гадость, как и экскременты, — первая неприятна на вкус, а второе плохо пахнет; искупавшийся в болотной жиже гораздо чище, чем тот, кому выпала дурная примета... Но я-то?! Ведь у Чаяка безотказное чутьё — и он признал меня своим! Не-ет, ребята, не-ет! Каким бы психом я ни был, у меня есть спасательный круг, у меня есть верёвочка, которая не даст оторваться от реальности! Луноликая, что бы я без тебя делал?!»

— Ладно, — твёрдо сказал Кирилл. — С нашими тараканами в головах разберёмся по ходу дела. Люди собираются, и они готовы воевать — под предводительством демона. С ним никто больше не решится спорить. Это значит, что решения придётся принимать одному — правильные решения. Ты готов?

— Н-не... А... Ты со мной, Кирь?

«Вот он — момент истины», — покачал головой учёный. Он припомнил картины разорённых стойбищ, крики женщин, похабный трёп служилых, их наглость и раболепие, их способность без мук совести убивать, предавать и обманывать. Он припомнил всё и подумал, что иначе, чем «скверна», их влияние на этот край не обозначить.

— Да, — сказал Кирилл. — Люди готовы принять меня как полудемона — твоего советника. Давай не будем их разочаровывать.

— Давай...

— Значит так: пусть те, кого ты отобрал, станут в глазах людей другими — отдельными, особыми, избранными. Они одержимы местью, в них присутствует Ньхутьяга, значит, «скверна» им не страшна — они уже и так всё потеряли. Запретить людям пользоваться русскими вещами — идея хоть и случайная, но правильная. Иначе есть риск попасть в зависимость от пришельцев.

— Как это?

— Очень просто: если у всех будут ружья, люди забудут про луки. Они разучатся их делать, разучатся стрелять, но делать ружья и порох сами не смогут — их придётся добывать у русских. То же самое можно сказать про ножи или иголки. Вот это я и называю зависимостью.

— Представить такое трудно...

— Это только кажется — уверяю тебя. Так вот: никто не должен пользоваться русскими вещами, кроме избранных Ньхутьяга. А они могут, они должны использовать чужое оружие, чтобы убивать менгитов!

— Тогда все эти люди скоро станут «сильными»...

— Это так... И это — плохо. Знаешь, мне кажется, что те, кто посвятил себя мести, не должны претендовать на добычу, не должны ничего брать себе, кроме чужих жизней и оружия.

— Не должны! — оживился Чаяк. — Пусть обычные люди дают нам еду и одежду — до тех пор, пока не умрёт последний менгит!

«А вот с этим, пожалуй, будут проблемы, — усмехнулся про себя Кирилл. — Впрочем, объяснять соотношение численности российского и таучинского населения явно не стоит».

— Кажется, мы понимаем друг друга, — сказал он вслух. — Пусть и железные наконечники, и доспехи достанутся избранным.

— Пусть достанутся, — кивнул Чаяк. — Только они готовы будут не скоро, а воевать надо сейчас!

В своём родном мире Кирилл никогда не бывал на устье реки, называемой здесь Айдаром. Однако он видел этот район из окна самолёта и на космоснимках. Обычной дельты не имелось, а был длиннющий, хитро изогнутый лиман шириной кое-где в несколько километров. Теперь — с воды — учёный опознал местность, правда, не без подсказки бывалых людей. Пейзаж, надо сказать, был ещё тот — пустыня. Видимость на десятки километров во все стороны: небо, вода и тундра. Даже кустиков нигде не заметно! Есть место для ветра — особенно зимой! Да и во время осенних штормов здесь, наверное, неплохо...

— Вон, вон они! — закричал вперёдсмотрящий, показывая рукой вдаль. — Три лодки! Они ставят паруса!

Кирилл бросил весло и встал ногами на свою сидушку — судно было достаточно большим, чтобы выдержать такую вольность. Что-то вдали он тоже увидел, но сосчитать объекты и уж тем более понять, что там делают люди, никак не мог. Впрочем, сомневаться в словах вперёдсмотрящего не приходилось — парень был известен феноменальной остротой зрения. «Что ж, служилые маху не дали, — признал учёный. — Наверняка они выставили дозор где-нибудь на скале и вовремя заметили нашу флотилию. Теперь, значит, сматываются. Интересно, что они тут делали?»

Вслед за флагманской байдарой флотилия изменила направление движения и взяла курс на каменистый пляж у подножия невысокого скалистого обрыва. Десантирование в планы мореходов не входило — манёвр был предпринят для того, чтобы «оседлать» приливное течение, идущее вдоль берега. Кирилл, однако, воспротивился и поднял крик: надо выяснить, чем тут занимались менгиты! Из-за его воплей пришлось провести военный совет — прямо на ходу. Предводители находились на разных байдарах, так что кричать надо было во всю глотку. Договорились довольно быстро: суда, на которых находятся Чаяк и Кирилл, причаливают к берегу, а остальные продолжают погоню.

Высадка оказалась трудной — рельеф в прибойной полосе был незнакомым, прибывших никто не встречал. Воинам пришлось спрыгивать в воду, выбираться на берег с верёвками в руках и тянуть байдары боком к волне всё дальше на сушу. Кирилл даже пожалел о своей затее: идёт прилив, вытягивать лодки можно бесконечно долго — они вновь и вновь оказываются в воде. Однако пойти на попятную уже нельзя — вернуться обратно в море сквозь такой прибой почти невозможно. В общем, вся эта мокрая кутерьма продолжалась не меньше часа, а потом прилив кончился — волна утихла, прекратилось неуклонное наступление воды.

Личный состав оказался мокрым с головы до пят, а одна из байдар получила пробоину. Кирилл чувствовал себя неловко, но решил ни перед кем не извиняться. Только поинтересовался, можно ли залатать пробоину и сколько это займёт времени. Оказалось, что дырка относится к категории «обычных» при высадке в незнакомом месте — могло быть и хуже. Залатать её можно быстро — в том смысле, что не за несколько дней. Люди разгрузили и перевернули лодки, стали сушиться и готовиться к ремонту, а Кирилл в компании Чаяка и ещё двух мужчин побрёл вдоль берега.

Они обогнули скалистый выступ и выяснили, как русские обходились со своими деревянными плавсредствами на таком берегу. Судя по всему, большие суда стояли на якорях в некоем подобии небольшой бухты, а груз на берег доставлялся в маленьких лодках. Место, где они причаливали, было утоптано и освобождено от лишних камней. Чуть в стороне располагались подобия трёх балаганов. Сейчас сооружения представляли собой кривобокие каркасы из жердей. Вероятно, раньше они были чем-то накрыты — может быть, даже парусами. В обложенных камнями очагах угли не дымились, хотя зола, возможно, была ещё тёплой — щупать её Кирилл не стал. Возле самого большого кострища красовалась груда каких-то вонючих ошмётков.

Экскурсия двинулась дальше, и пляж, точнее, склон берега расширился, скалы отступили в сторону. Судя по всему, здесь было моржовое лежбище. На протяжении километра кое-где виднелись отдыхающие животные — в основном самки. Мёртвых присутствовало гораздо больше — туши маркировало копошение птиц. Это были в основном самцы с выломанными клыками, хотя попадались и самки, которых, вероятно, убили просто так. Некоторые — ближние к лагерю — туши были частично разделаны: с них срезали пласты сала. Скорее всего, его и перетапливали в котле на самом большом костре, а «шкварки» вываливали рядом.