— Местные...

— А что такого? Тундра тайн не хранит — жилище Тгелета всем известно. Правда, в разной степени — некоторые таучины и мавчувены находятся с этим духом в более тесных отношениях. Одна семья живёт тут постоянно, ещё несколько приходят и уходят.

— Этакие жрецы, да? Особо приближённые?

— Назови это хоть так. Через них родственники делают жертвоприношения. Те, кто оказывается в трудной ситуации, приносят в жертву и детей. Так что их у нас тут много. Потом они возвращаются к своим и становятся новыми, как ты говоришь, «жрецами».

— Э-э-э... Послушайте... — Кирилл напрягся изо всех сил, пытаясь сформулировать главный вопрос — тот, после которого станет ясно, о чём и как спрашивать дальше. — Э-э-э... Послушайте, но зачем всё это? Почему вы здесь, ведь Сталин давно умер, даже перестройка с гласностью давно миновали! Там, за барьером, другая страна! Она бедная, в чём-то уродливая, в чём-то смешная, но она НОРМАЛЬНАЯ! А вы здесь... Почему такая разница во времени? А где все остальные? Не понимаю...

Кирилл запутался, смутился и замолчал. Селиверстов некоторое время задумчиво смотрел на него, как бы что-то решая для себя. Наконец, кажется, решил и сказал:

— Ты ещё молод, Кирилл, но... Но у меня складывается впечатление, что ты — учёный. Не в смысле рода деятельности, а по складу ума и, если хочешь, души. Наверное, и говорить с тобой надо соответствующе. Давай попробуем. Так вот, здесь, в полной изоляции от цивилизованного мира, оказалась группа исследователей — настоящих, между прочим, исследователей. Многие из нас были чуть ли не светилами в своих областях. И ни одного сталиниста — на ту «командировку» мы таких не взяли. Когда стало ясно, что смерть от голода и холода нам больше не грозит, встал вопрос, как и зачем жить дальше. При голосовании никто не воздержался, не подал голоса «против» — будем продолжать работать. Для кого? Для человечества. Понять и принять такое ты можешь?

— Да, пожалуй...

— Тогда слушай дальше. Согласно теории Щукина-Иванова существует бесконечное множество так называемых дубль-реальностей. Мы просто перешли из одной в другую. Эти реальности непрерывно возникают и исчезают. Что нового мы можем узнать при наших возможностях? Не много: исследовать пространственно-временную зону наложения-смыкания и попытаться понять механизм или причины дихотомии.

— Ничего себе — задачки!

— Масштаб, достойный исполнителей. Впрочем, любую сложную проблему можно свести к простому — узловому, так сказать — вопросу. Если одна реальность отделилась от другой, значит, произошло нечто значимое. Оно должно оставить материальные следы, верно? Так что же в этом мире есть такого, чего нет в нашем? Точнее, чего не было в нашем лет триста назад?

— Неужели выяснили?!

— Как тебе сказать... Этим вопросом занимались трое... Ну и, разумеется, возникло три теории или гипотезы, каждая из которых — единственно верная. Мы спорили больше двадцати лет... Я оказался прав, потому что пережил оппонентов — возражать стало некому.

— Это — аргумент, — обалдело поддакнул Кирилл.

— Увы, — качнул головой старик, — просто я был самым молодым, да и на «общих» работах пробыл недолго. У остальных лагерный стаж был о-го-го! Так что гордиться тут нечем...

— И как же по-вашему... Ну, почему миры-то раздвоились?

— Почему? — Глаза старика вдруг сверкнули фанатичным блеском. — Здесь и сейчас существует быстро растущая группа местного населения, которая устойчива к действию алкоголя! Все они, по семейным преданиям, происходят от одного предка! Всё дело в нём!

— Но... А у нас...

— В нашем мире этого предка не было! Или его потомки погибли! Все до одного!

— Но... Но откуда у вас такая информация?

— Поиски причин, поиски различий мы начали, конечно, с людей — с местного населения. Среди прочего стали делать простейшие анализы мочи и крови, которые тут в изобилии оставляли паломники, — Тгелету, сам понимаешь, туземцы поклонялись задолго до нашего появления.

— Анализы?! Здесь?!

— А что такого? Кое-какие химикаты у нас имелись, а чего не хватало, сварганили сами — специалисты среди нас были ещё те. В общем, оказалось, что среди местных таучинов изредка встречаются особи, в организме которых присутствует фермент, разлагающий алкоголь.

— Ну и что? А почему вы решили, что в прошлом нашего мира дело обстояло иначе? В семнадцатом-восемнадцатом веке никто ж анализов не делал! Откуда такие данные?

— По восемнадцатому веку информации действительно почти нет, зато её много по девятнадцатому. Тогда местное население поили все, кому не лень, хотя это и было запрещено правительством. И никто — понимаешь? — никто, ни один наблюдатель не зафиксировал хоть одного непьющего таучина! Хоть мужчину, хоть женщину!

— Н-ну... Разве это показатель?

— Да, показатель: стереотип поведения однозначно подтверждает, что устойчивых к алкоголю не было!

— Что-то я не пойму, Андрей Константинович, — признался Кирилл, — ведь параллельные миры — это различные исторические судьбы... Ну какое может иметь значение, с какой силой члены того или иного общества страдают с похмелья? Это ж бытовые мелочи...

— Это — не мелочи! — заявил Селиверстов и вдруг заговорил убеждённо и страстно: — Реакция на алкоголь обычно наследуется не сама по себе, а вместе с целым букетом других свойств! В том числе с инстинктивными программами! С программами, определяющими поведение людей иной расы! Той, которая тысячи лет назад прошла через революцию неолита — расы воров и тружеников, святых и подонков!!

— По-моему, мы такого не проходили, — пожал плечами Кирилл. — Ну, неолит — это переход к производящему хозяйству... Вместо, значит, охоты и собирательства... А при чём тут инстинктивные программы? Ферменты какие-то...

— Придётся читать лекцию, — вздохнул старик. — Слушать будешь или ты из тех, кто всё, ему неизвестное, считает глупостью?

— Буду.

— Тогда слушай. Человек, в отличие от животных, имеет большую свободу выбора. Но крупные человеческие коллективы, в целом, подчиняются законам развития популяций. Пресловутая неолитическая революция, переход к производящему хозяйству имеет ту же природу.

— Как это?!

— А вот так! Любые зверушки, освоив новую территорию или новый способ добывания пищи, немедленно увеличивают свою численность. Причём увеличивают не в соответствии с ресурсами, а с перебором. После чего начинается голод и спад численности, но опять-таки не до уровня соответствия ресурсам, а ещё ниже. В итоге появляется некий избыток продуктов питания и начинается новый всплеск. И так без конца — у животных. Человек начал выращивать полезные растения и разводить скот — это резко расширило его ресурсную базу. Причём по двум линиям сразу: освоение новых территорий и увеличение производительности труда на прежних. Только увеличение численности всё равно оказалось избыточным. В итоге последние тысячи лет производящая часть человечества почти всё время живёт в условиях дефицита ресурсов.

— Это, наверное, и является стимулом для развития?

— Можно сказать и так. В кризисных условиях вырабатываются или активизируются определённые инстинктивные программы — совсем иные, чем при относительно стабильном благополучии. В частности, появляется стремление к формированию жёстких иерархических пирамид — с доминантом наверху, с субдоминантами посередине и обычной публикой в основании. Именно эти пирамиды и облекаются каменной плотью государств и империй.

— Здрасьте! Всю жизнь считалось, что государство — продукт человеческого разума!

— Внешнее оформление инстинктивной программы, включая строительство дворцов, действительно является продуктом разума, но сама идея принадлежит природе — не надо брать на себя лишнего.

— Погодите! — осенило вдруг Кирилла. — Ведь что-то подобное писал... Дольник, кажется? Но вы-то откуда знаете?! И к чему мне это рассказываете? Мы же находимся фактически за пределами какого-либо государства!

— Это так, но здесь столкнулись люди, веками жившие в условиях жёсткой общественной иерархии, и те, у кого она даже не начала толком зарождаться. Неужели ты думаешь, что преимущество русским даёт огнестрельное оружие?