Надо признать, что аргументы у служилых были вескими. Кирилл изворачивался как мог, чтобы уладить дело миром. Даже предложил обменять Мэгыя на пушку, хотя и не был уверен, что Рычкын согласится её отдать. Такой обмен, однако, оппонентов не заинтересовал — орудие не с их «подотчёта», откуда оно взялось у таучинов, никто не ведает, а потому и чёрт с ним.

Выход в конце концов нашёлся. Кирилл кое-как сумел объяснить, что пирамиды власти у таучинов нет — никаких родов и племён в наличии не имеется. Ни платить за Мэгыя, ни всерьёз заступаться за него никто не будет — данная баталия, по большому счёту, затеяна «из принципа», а не ради его спасения. А вот сам Мэгый, если в плену останутся члены его семьи, может, и согласится вносить ясак, но для этого он должен оказаться на свободе. Эту идею Кирилл подкрепил историей о якобы подслушанном разговоре «сильных людей» таучинов. Коварные иноземцы, если не смогут взять острог, собираются организовать блокаду крепости и заняться грабежом окрестных мавчувенов, дабы лишить гарнизон средств к существованию.

В крепость в очередной раз был отправлен гонец. Кирилл нервничал: за спиной гомонила вооружённая и почти неуправляемая толпа, а впереди — на стене и у ворот — среди служилых время от времени мелькала рыжая борода: «Если это тот самый казачок, который участвовал в драке на Уюнкаре, то история про мой плен и потерю памяти окажется шитой белыми нитками».

Гонец вернулся к переговорщикам и принёс радостную весть — на сей раз предложение «проходит». В том смысле, что острожное начальство и сам Мэгый согласны. Последний в этот момент, вероятно, уже приносит шерть — клятву верности. Более того, раз он теперь стал ясачным, то ему дадут подарки и отпустят с ним захваченных малых детей. Правда, и к таучинам имеется дополнительное требование: они должны отпустить пленного казака — не гоже крещёному находиться в руках нехристей!

В первый момент Кирилл испытал чувство «глубокого удовлетворения», во второй — прикинул возможные варианты собственной участи, ужаснулся и принялся себя успокаивать: «В конце концов, ведь я и сам русский! Ведь я в доме должен жить, а не в кожаном шатре!» Успокоения не получилось, зато стало ясно, что ради собственного благополучия он не в состоянии обречь на гибель людей — даже незнакомых, даже не очень хороших. Впрочем, заниматься самокопанием ему было некогда — предстояло как-то замотивировать для таучинов своё «желание» остаться у менгитов.

Мотивировка получилась такая: он — таучинский воин Кирь — приглашён в острог как почётный гость и приглашение принял. В этих гостях он, очевидно, пробудет до зимы и вернётся домой вместе с Чаяком, когда тот окажется в этих краях со своим торговым караваном. А до тех пор Кирь просит «друга» присмотреть за его семьёй и имуществом.

Покинуть таучинов оказалось до обидного легко. Если опытный Чаяк что-то и заподозрил, то виду не подал, а все остальные придерживались мнения, что каждый взрослый мужчина волен распоряжаться своей судьбой по собственному усмотрению.

Обмен «пленными» состоялся. Проходил он в обстановке взаимного недоверия и почти открытой враждебности. Кирилл старательно изображал из себя всего лишь толмача-переводчика и страшно боялся, что в последний момент кто-нибудь из друзей-таучинов «взбрыкнёт» и всё испортит. Однако обошлось, и аспирант вздохнул облегчённо: «Одни уходят сочинять легенды о том, как лихим натиском одолели менгитов в их деревянном стойбище, другие отпускают основного заложника и благодарят Бога за избавление от погибели — ай да я! В крепости мне вряд ли что-нибудь предъявят — кроме рыжего никто меня вблизи не видел. Да и тому ещё доказать придётся, что на Уюнкаре был именно я. В случае чего пойду в глухой «отказ». Жалко, что Луноликую теперь не скоро увижу... Если хорошо устроюсь, может, и её удастся как-нибудь перетащить в острог? Хотя она ж заядлая оленеводка...

Подобные мысли крутились в голове Кирилла до самого того момента, когда за его спиной закрылись острожные ворота. Внутри его встречала небольшая толпа вооружённых бородатых людей. Учёный добросовестно изобразил перед ними радость освобождения из плена, но они почему-то его чувств не разделили. Наоборот — один из служилых шагнул вперёд и, рыча что-то матерное; схватил аспиранта за грудки. Сообразить, как ловчее освободиться от захвата, тот не успел — удар сзади в основание черепа ему нанесли мастерски.

Нокаут был полным, так что Кирилл и не почувствовал, как его бьют ногами. Момент просветления наступил потом, когда его волокли по земле за руки.

— Вы обалдели, что ли?! — прохрипел великий миротворец. — С ума все посходили?!

В ответ ему врезали сначала по рёбрам, а потом добавили чем-то по многострадальной голове, и он вновь успокоился.

Как выяснилось позже, Кирилл ошибся в оценке не одного, а обоих участников вооружённого конфликта — в общем, вёл себя как настоящий дилетант. Среди прочего он узнал, что возле ворот его били совсем недолго, поскольку служилых вновь призвали на стены.

Дело было в том, что Мэгый, за чью свободу Кирилл заплатил собственной, оставался верноподданным русского царя ровно столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы добраться до ближайшего вооружённого таучина. Как назло, им оказался один из его «друзей», который отдал лук и колчан со стрелами по первому требованию. В крепости осталось трое членов семьи Мэгыя, но этот факт не помешал воину отправить полдюжины стрел в направлении острожной стены. И если бы просто в направлении... Этот таучин оказался «профессиональным» лучником, можно даже сказать, снайпером! Русские были настороже, но тем не менее рёв сотен глоток возвестил о двух попаданиях! После этого можно было считать, что Кирилл старался напрасно — все переговоры пошли насмарку, поскольку глупое и бессмысленное сражение продолжилось с новой силой. Это с одной стороны, а с другой...

А с другой стороны, нормальной битвы уже не получилось. Таучинам надоело тратить стрелы впустую, да и осталось их совсем немного. Боевой порыв в значительной мере выдохся, и поддержать его было нечем, кроме воинственных воплей Мэгыя. Однако данный воин, хоть и считался великим лучником, ни особым авторитетом, ни влиянием не пользовался. Формальная цель похода была достигнута, а придумать новую было некому. Народ начал вспоминать о срочных домашних делах и грузиться на байдары. Русские им не мешали — у них хватило ума не искать для себя дополнительных приключений. Казачий десятник, пожелавший выслужиться, надорвал глотку, скликая добровольцев на вылазку. Таковых не нашлось: что толку рубиться с иноземцами, у которых ничего нет, кроме оружия и дикарской чести? То ли дело взять их стойбище — там наверняка найдётся, чем поживиться.

Очнулся Кирилл на подстилке из ольховых веток, с которых давно облезли не только листья, но и кора. В помещении было мало света и очень плохо пахло — человеческими экскрементами. Он оказался здесь не один. Сосед дал ему глотнуть затхлой воды из деревянной миски и предложил познакомиться — кажется, сиделец отчаянно скучал.

Звали его Мефодий. Находился он здесь уже давно, но почему-то не выглядел особенно истощённым и истерзанным пытками, хотя и грязен был чрезвычайно. По его словам, прошлой зимой он прибыл в острог, чтобы испросить у приказчика разрешение для промысла пушнины и дичи на подведомственной территории. Однако среди местных промышленников нашлись недоброжелатели, которые, боясь конкуренции, оклеветали новенького — донесли начальству, будто это беглый казак и к тому же душегуб и разбойник, которого разыскивают по всей Сибири. Мужика задержали и допросили по всей форме — с применением пыток. Вину свою он отрицал категорически, и следствие застопорилось. Протоколы допросов подозреваемого и доносчиков были отправлены с оказией в Икутск, дабы начальство вынесло решение о судьбе задержанного — то ли отправить для дальнейшего следствия, то ли повесить на месте, то ли отпустить с Богом. Был в ситуации и тонкий нюанс — документы до начальства могут двигаться и полгода, и год, да и ответная бумага придёт не быстрее. Кроме того, совсем не факт, что канцелярия икутского воеводы займётся рассмотрением документов немедленно по их получении.