— А это ещё кто такой? — удивился Кирилл.

— Кажется, младшая жена Мэгыя, — не очень уверенно ответил Чаяк. — Зачем же они ей руки связали?

— Хы-хы, бабы боятся! — догадался Рычкын. — Лучше б...

Он не договорил — рядом с первой фигурой на мгновение возникли две головы в островерхих железных шапках. Раздался тонкий пронзительный крик, и женщина полетела вниз — её, похоже, сбросили со стены.

До земли было метров пять, но она не долетела — верёвка с петлёй, надетая ей на шею, оказалась короткой.

— Задушили, — констатировал Чаяк. — Интересный способ — мы так не делаем.

— Конечно, — кивнул Рычкын, — у нас таких заборов нет. А зачем они бабу-то? Смотри, вон ещё одну ведут.

— Ага. С ребёнком, кажется.

— У Мэгыя разве была беременная жена?

— Не-ет, конечно! Это у его старшего сына должна была весной родить. Наверное, она и есть.

— Скорее всего. А чего они её не связали? И раздели зачем-то?

— Сейчас, наверное, увидим...

Кирилл слушал этот неспешный диалог старых воинов и слова не мог вымолвить. Их у него возникло столько, что он просто захлебнулся.

Орущего младенца насадили на один из кольев забора. Женщину сбросили со стены вниз — со вспоротым животом.

Падение тела на землю было отмечено радостными криками таучинов. Оказалось, что один из палачей, переваливая через острия дергающееся окровавленное тело, слишком сильно высунулся. И получил стрелу в шею! Не факт, конечно, что она у него не была защищена кольчугой, но попадание отметило большинство зрителей. Обороняющиеся этот опыт учли — следующую жертву, как и первую, просто повесили на частоколе.

Уразумев, очевидно, что казнь женщин на врагов впечатления не производит, менгиты перешли к мужчинам. Простого повешения никто из них не удостоился — фантазия у палачей была изощрённой.

Кирилл наконец обрёл дар речи:

— Что ж вы стоите?! Они ж людей убивают!!

— Плохо убивают, — вздохнул Чаяк. — Мы тоже не дадим им умереть правильно.

— Да что ж ты говоришь такое?! Надо же... Грузиться и уходить надо! Тогда их в живых оставят!

— Ты думаешь? А зачем?

Учёный не нашёлся что ответить. Целая стая мыслей в его голове сбилась в кучу, смешалась: «Казнь заложников — очень древний приём. Стоит показать, что он срабатывает, проявить слабость, и он превратится в систему...»

Он так ничего и не придумал, кроме одного — надо что-то делать. Дальше всё получилось как-то рефлекторно. Когда над частоколом появилась голова очередной жертвы, он кинулся вперёд и, пробежав десяток метров, заорал, размахивая руками:

— Стойте! Прекратите! Таучины говорить с вами будут!

Несколько секунд удивлённой тишины — и с той, и с другой стороны. Больше всего Кирилл боялся, что сейчас кто-нибудь высунется из-за частокола, получит стрелу, и всё начнётся сначала. Но народец в крепости был стреляный — в прямом смысле слова — и высовываться никто не стал. Зато спросили — довольно громко по-русски:

— Ты хто такой?

— Служилый человек! — наугад заорал Кирилл. — Кой год в ясыре (в плену) парюсь!

— А чей будешь?

— Икутского острогу! Кирьян сын Матвеев кличут!

— Ты, что ль, с пищали стрелял?

— Стрелял — понудили нехристи!

— Зарядов-то у вас много?

— Немерено! — радостно закричал Кирилл. — Ночью велено два бочонка под вратную башню зарыть, а поутру и рвануть!

— Под вратную, гришь...

На стенах крепости кто-то куда-то перемещался, слышался мат.

— Чо голосишь-то? — прозвучал новый голос.

— Кончай стрелять! А то, ить, порежут мя бесы эти!

— Знамо дело! — с некоторым сочувствием ответили из-за брёвен. — Да тока семь бед — один ответ! По что пришли? Чо хочут-та?

Кирилл помолчал, собираясь с мыслями, и завыл — громко и жалобно:

— Слы-ышь, православны-ыя! Начальство поклика-ай! Пущай гово-орит с нехристя-ями! А я толмачить буду! Загу-убят ведь душу мою-ю, загу-убя-ят! Кой месяц не пощу-усь, не причаща-аюсь — вспоможи-ите-е!!

План был наивный, но не безумный. Основной расчёт на то, что этот мир — его реалии — очень близки (если не идентичны!) прошлому родной страны. А в этом прошлом при освоении дальних концов Сибири постоянно ощущался острый дефицит «кадров». Соответственно, в казаки верстали чуть ли не всех подряд, вплоть до явных уголовников. Служилых ничему не учили, мало что им давали, а требовали от них всякого. В том числе платить из государева жалованья в войсковую казну этакий налог — на выкуп пленных. Уж как они платили и куда на самом деле шли эти средства — другой вопрос, но каждый конквистадор мог рассчитывать — теоретически — что в беде его не бросят. Вот сейчас Кирилл публично объявил, что находится в плену, и отмахнуться, отказаться от попытки его вызволения казачье руководство не может — неприлично это.

Кроме того, осаждённые, наверно, не заинтересованы в затягивании военных действий — сплошной разор и никакого прибытка. А таучинам будет почётно и лестно, если менгиты начнут переговоры — это можно считать если и не победой, то признанием силы.

Ожидание длилось минут десять-пятнадцать. Наконец из крепости раздался крик:

— Кирюха! Скажи, чтоб отошли подалее! С тойоном ихним приказчик говорить будет!

«Сработало! — облегчённо вздохнул учёный. — Что дальше?»

Высокие договаривающиеся стороны сошлись на поле — расчищенном участке перед воротами. Общались, естественно, под прицелом ружей и луков. Немалого труда стоило Кириллу объяснить таучинам, что не стрелять надо, а просто быть наготове. Впрочем, как оказалось, некоторый опыт ведения переговоров у них имелся — перед началом битвы или после неё при ничейных результатах. Тот факт, что один из «настоящих людей» может говорить на языке менгитов, удивления у соратников почему-то не вызвал. Наверное, они сочли это ещё одной Кирилловой странностью, вроде умывания по утрам.

Острожный приказчик, конечно, на переговоры не вышел. Со стороны противника тоже возникла проблема: включать Рычкына в состав делегации было опасно, поскольку слишком он злобен и глуп, а Чаяка показывать нельзя — его тут знают в качестве таучинского «князца», который ударился в «измену». Пришлось пригласить несколько малознакомых воинов посолидней — просто для видимости.

Мероприятие затянулось до вечера. Много раз служилые отправляли гонца в крепость — утрясать детали. Пока он ходил туда-сюда, Кириллу нужно было общаться с оставшимися переговорщиками «за жизнь». Поскольку в реалиях казачьей жизни он понимал плохо (мягко выражаясь!), пришлось срочно придумать себе амнезию — частичную потерю памяти: куда-то с кем-то шли, напали какие-то инородцы и чем-то дали по башке — очнулся в плену.

Переговоры шли трудно — и не только потому, что Кириллу приходилось делать «неидентичный» перевод высказываний. Всплыла масса осложняющих обстоятельств и бюрократических закавык. В принципе, острожное начальство не прочь отпустить Мэгыя, если таучинское войско уйдёт. Однако данный иноземец уже проходит по бумагам как официальный аманат — заложник, за которого должны платить ясак. Это с одной стороны, а с другой — никто этот самый ясак платить не собирается. Немногие знакомые таучины — из «мирных» — в глаза смеются: за что давать?! Чтоб Мэгыя не обижали? Да он сам кого хош обидит! Он в плену оказался? Ну и дурак! Коли его победили, так должен был зарезаться или попросить смерти — не мужик, что ли?! А если смерти ему не дали, если обманом в плен взяли — значит, менгиты плохие — с какой тогда стати вообще с ними разговаривать, тем более что-то им давать?!

Кирилл напряг память, мобилизовал свои лингвистические способности и пустился в объяснения. Раз за разом он повторял на разные лады, что брать у таучинов заложников бесполезно — свою жизнь они не ценят. Единственный способ хотя бы формально подвести их «под руку государеву», это заинтересовать какими-то подарками, наладить дружеские отношения. Ему возражали: брать аманатов — воля высшего начальства, и не нам с ней спорить. Кроме того, немирных «иноземцев» велено побивать, а не одаривать. Впрочем, одаривать всё-таки пытались, но народец оказался весьма подлый, и толку от того никакого не было.