Во время одного из просветлений в затуманенный мозг учёного пробился смысл того, о чём не без бахвальства рассказывал Чаяк. Кирилл начал вслушиваться, и сонливость постепенно отступила. Оказалось, что таучин закончил повествование о жизни своих бесчисленных родственников, друзей и знакомых, пересказал все новости, которые узнал за последние полгода, и приступил к описанию своей нынешней поездки.
Как понял Кирилл, Чаяк родом из береговых таучинов, живущих морским промыслом (оттого и путешествует на собаках!). Настоящая заготовка мяса морского зверя продолжается не долго — от силы два-три месяца в году. В остальное время охота, конечно, продолжается, но она сравнительно малоэффективна. Из года в год Чаяк, вместо того чтобы зимой караулить нерпу на льду, собирает небольшой караван и отправляется в тундру. Оленеводам он везёт жир и кожи морского зверя, взамен получает оленьи шкуры и мясные деликатесы. Это только основные «товары», а есть ещё масса мелочей, которыми целесообразно меняться — от сухожильных ниток до санных полозьев. В последние годы он стал забираться совсем уж далеко — до Айдара и Коймы, где живут менгиты. Он — Чаяк — настолько умён и хитёр, что смог подружиться с ними, ведь эти существа владеют такими удивительными и ценными предметами!
На этом повествование прервалось, поскольку присутствующие принялись обсуждать этих самых менгитов. В целом народ склонялся к тому, что русские ведут себя совершенно неправильно, что они глубоко порочны. Даже детям понятно, что Творец Всей Жизни создал их с единственной целью — давать таучинам чай, табак и железо. Они же вместо этого всё время хотят чего-то для себя, воюют и убивают настоящих людей. В общем, совсем не факт, что уважаемый Чаяк поступает правильно, вступая с ними в контакт. Гость же хитро подмигнул публике и попросил внимания для дальнейшего рассказа.
Добравшись до бассейна реки Коймы, Чаяк заехал к знакомым мавчувенам, которые живут на одном месте, ловят рыбу и в конце каждой зимы люто голодают. В обмен на небольшой мешочек жира он получил от них несколько плохоньких лисьих шкурок и крепкого паренька лет пятнадцати. Со всем этим он отправился в деревянное стойбище менгитов. Охраннику у ворот острога он представился как главный (самый сильный!) таучин Полуострова, привёзший подарки для главного менгита — хозяина двухголовой птицы.
Дальнейшее повествование через каждые две-три фразы прерывалось смехом слушателей или уточняющими вопросами. Тундровикам было интересно буквально всё: устройство деревянных жилищ менгитов, как они едят, спят и справляют нужду, чем они угощали гостя, о чём спрашивали через переводчика-мавчувена, какие подарки дарили. Раздувшийся от гордости Чаяк не скупился на подробности. У Кирилла, правда, сложилось впечатление, что в деталях он привирает, причём неслабо. Фактура же под этим вырисовывалась следующая.
Острожное начальство приняло заезжего «купца» за влиятельного старейшину или таучинского «князца», который «со всем родом своим» готов добровольно платить ясак, а привезённых облезлых лисиц сочло первым ручейком грядущего обильного потока пушнины. Чаяка заставили принести клятву верности русскому царю, в которой он обещал быть пожизненным рабом (холопом) далёкого владыки. Затем переписали всех будущих ясакоплательщиков, которых гость представляет. Надо полагать, таучин веселился от души, называя первые попавшиеся имена и, в первую очередь, клички своих злейших врагов. Затем от туземного авторитета потребовали заложника-аманата, дабы тот оставался твёрд в своих благих намерениях: изменишь — убьём, будешь платить — дорогой родственник станет жить припеваючи. Для него уже и дом приготовлен — аманатская изба (тюрьма) называется. Чаяк сказал, что для новых друзей ему даже родного сына не жалко, и отдал купленного у мавчувенов паренька. Тут уж начальство совсем растаяло и решило распечатать наконец фонд «государевых подарков» для инородцев (да-да, были и такие — вполне официальные и подотчётные!). Кирилл заподозрил, что «царских подарков» в острожной казне числилось много, но их, как водится на Руси, разворовали, а недостачу списали как отданную таучинскому «князцу». Тем не менее Чаяку, кроме «туфты», перепало кое-что реальное и очень ценное. В частности, три «полицы» — толстых железных пластины. Судя по реакции слушателей, и одна такая «полица» с лихвой окупила бы отчаянную авантюру Чаяка.
Кирилл был неплохо знаком с опубликованными и хранящимися в архивах документами, так что, в целом, представлял себе размер ясака для различных категорий плательщиков. То, что русские, по словам Чаяка, запросили с каждого таучинского мужчины старше восемнадцати лет как минимум втрое, превышало официальную норму. И это притом, что ясачным товаром являлся мех лисы, песца и, главное, соболя. Последний, как известно, в тундре не водится, а специально добывать лису и песца никому из кочевников никогда и в голову не приходило — зачем?! В общем, русские вместе с их царём в глазах таучина выглядели изрядными идиотами. К тому же, как оказалось, они в своём деревянном стойбище вечно голодали и почти ничего не имели для обмена. Один тощий менгит затащил Чаяка к себе в дом и уговаривал взять красивую девочку за двух оленей. Оленей у таучина не было, но он дал русскому немного рубленого моржового мяса (собачьего корма) и успешно развлекался с девочкой всю ночь.
Покинув острог, довольный Чаяк отправился вниз по течению замёрзшей Коймы. Он проехал вымершее от голода в позапрошлом году стойбище мавчувенов (за недоимки по ясаку русские реквизировали у них все съестные припасы) и стал приближаться к месту, где раньше жила семья оленного таучина Мгынука. Его самого и его людей русские долго пытали, а потом убили. За что и почему, никто так и не узнал. Выехав из-за очередного поворота русла, Чаяк увидел четырёх менгитов, которые ловили сетью рыбу подо льдом. Один из них был с «огненным громом» — вероятно, на случай нападения «немирных иноземцев». Самозваного таучинского «князя», естественно, охватила жажда наживы, и он решил предпринять атаку.
Подробности «ледового побоища» (двое против четверых!) таучин пересказывал не меньше часа. В результате вооружённый казак и один из рыбаков погибли, а двое других смогли убежать, добраться до своих собачьих упряжек и уехать в сторону острога. Гнаться за ними Чаяк счёл ниже своего достоинства. Ему достался бесценный трофей, из которого он позднее и пытался застрелить Кирилла. В ходе боевых действий воин сумел подсмотреть (и запомнить!) манипуляции, которые казак проделывал с ружьём перед выстрелом. Тогда, судя по всему, заряд был уже в стволе, так что самой главной операции таучин не увидел и, соответственно, остался в уверенности, что для выстрела достаточно чего-то там насыпать на полку. Кстати, пороховницу с вынутой пробкой он выловил из проруби и аккуратно вылил из неё воду. Поскольку всё было сделано правильно, отказ оружия работать в чужих руках, безусловно, был связан с колдовством.
Вооружённый менгитской фузеей и исполненный гордости за себя любимого, Чаяк не удосужился даже изменить обычный маршрут, которым его караван уходил в открытую тундру. По пути к Уюнкару путники наткнулись на небольшое стадо мавчувенских оленей, за которым присматривали двое незнакомых подростков. Чаяк с племянником, конечно же, взялись за арканы. Они отловили и зарезали пять оленей, остальных разогнали. Люди они были добрые, поэтому убивать пастухов не стали, а дали им возможность спокойно убежать. После чего вдоволь наелись свежатины — кое-какие части оленя (но не мясо!) традиция позволяет употреблять «сырьём», — что-то погрузили на нарты для собак, остальное (большую часть) бросили и двинулись дальше.
Теперь Кириллу стали понятны причины столь массированной погони за безобидным «торговым» караваном. Он, неплохо зная историю этого края, мог бы даже кое-что добавить. Атаковать таучинский караван мавчувенов, конечно, заставили, русские — сами они на такое вряд ли решились бы при всём своём численном превосходстве. Активность же русских, скорее всего, была вызвана не гибелью «своих», а захватом «иноземцами» казённой фузеи, за которую придётся отчитываться.
