В конце концов ведущий дал сигнал к остановке. Особо радоваться этому не пришлось — получасовая передышка предназначалась для собак, а не для людей. С тоской обречённого Кирилл подумал, что до ночной темноты ещё долго — бесконечно долго. Почти в отчаянии, он поинтересовался причиной такой спешки.
Вопрос удивил таучинского воина. Тем не менее он доходчиво объяснил новому «другу», что русские (менгиты) и мавчувены имеют к нему (а теперь и к Кириллу!) очень серьёзные претензии. Вполне вероятно (даже наверняка!) они попытаются эти претензии предъявить. Спрятаться в тундре негде, а уйти от погони можно лишь оторвавшись на дневной переход — не меньше. Кирилл наивно спросил, почему бы в такой критической ситуации не бросить часть груза? Чаяк чуть было не решил, что этим предложением «друг» хочет его оскорбить.
Сначала впереди — прямо по курсу — посреди тундры маячил невысокий горный массивчик. Аспирант предположил, что направляются они именно к нему, и тихо злился, что цель так медленно приближается. Оказалось, что он ошибся — скалы постепенно оказались справа, а потом и вовсе за спиной. Никаких реальных причин двигаться по такой странной траектории Кирилл не видел — просто удлинили себе путь ни за что ни про что. Однако к тому времени ни на удивление, ни на вопросы сил у него уже не осталось.
Караван двигался, пока собаки от усталости не начали ложиться в снег. Никаких разговоров на ночёвке Кирилл не вёл. Его с трудом хватило на то, чтобы проглотить несколько кусков какой-то мерзкой субстанции (кажется, вяленое мясо, перетёртое с жиром) и растопить снег в котелке на примусе. За этой процедурой спутники наблюдали с благоговейным трепетом, переходящим в мистический восторг. Дождаться, когда вода вскипит, и заварить чай учёный не смог — выпил чуть тёплую до последней капли. Очень хотелось сразу после этого раскатать на снегу коврик, раздеться догола, залезть в «пуховик» и вырубиться, но пришлось некоторое время слушать Чаяка и поддакивать из вежливости.
Таучин был, конечно, утомлён переходом, но не так чтобы чрезмерно. О чём он вёл речь, Кирилл понимал плохо — кажется, о том самом горном массивчике, который они объехали стороной. Там вроде бы расположено обиталище чрезвычайно могущественного духа Тгелета. По-хорошему надо было бы к нему заехать, но у духа непредсказуемый характер, и совсем не факт, что он возьмёт беглецов под своё покровительство. В общем, Чаяк решил не рисковать и теперь как бы оправдывался перед самим собой, а может, и перед этим Тгелетом, который, конечно, всё видит и слышит. Учёный купил наконец себе покой тем, что заверил своего «друга» в том, что он поступил совершенно правильно.
Кириллу показалось, что разбудили его сразу же — будто и не спал вовсе. Все собаки были уже запряжены и ждали каюров. Умываться, чистить зубы, пить кофе и есть тосты таучины, похоже, не собирались. А собирались немедленно тронуться в путь. Что и сделали.
Погода держалась прекрасная — градусов пятнадцать ниже нуля, почти без ветра. Кирилл пережил и второй день. И третий. А потом ещё один... Ему казалось, что за это время он потерял половину своего веса и на турнике сможет теперь подтягиваться одной рукой. Очень соблазнительно было подумать, что спутники просто проверяют новичка «на вшивость», но эту мысль пришлось отбросить. Никто, похоже, за новичка его не считал и оценок выставлять не собирался. Питались путники один раз в день всё тем же отвратительным «пеммиканом», хотя на нартах было уложено немало мороженого оленьего мяса. Его количество, правда, стремительно сокращалось — собак нужно было кормить. Под вечер того дня, когда животным отдали последнее мясо, вдали показались... шатры стойбища! У Чаяка, похоже, всё было рассчитано точно.
Кирилл чувствовал себя почти счастливым — как бы там ни было, а впереди ждал его настоящий отдых, а не просто несколько часов обморочного сна. Вскоре, однако, выяснилось, что радовался он напрасно — ему предстояла настоящая пытка.
Это было стойбище оленных таучинов, причём, кажется, совсем не «бедных». Чаяка и его сына тут прекрасно знали и появлению гостей весьма обрадовались. Молодёжь немедленно отправилась в стадо — ловить оленей для праздничного ужина. Кирилл, конечно, вызвал особый интерес — он выделялся сравнительно светлым (несмотря на загар!) лицом, причёской, одеждой и... худобой. Толстых людей здесь не встречалось, но телосложение у мужчин было, что называется, плотное. А рост...
«Акселерация двадцатого века не затронула доживших до него таучинов. В сознании обывателей прочно засел образ низкорослых узкоглазых человечков, которые вечно попадают в нелепые положения, сталкиваясь с благами цивилизации. А ведь ещё в конце девятнадцатого века ситуация была иной. По своим „габаритам” таучины соответствовали европейцам, а то и превосходили их. А уж местное „русское" население, поколениями питавшееся сушёной рыбой, рядом с ними выглядело просто задохликами. Рост за 180 см и вес 80-100 килограммов не были тогда среди таучинов редкостью, а среди русских — были».
Кирилла Чаяк представил, публике как «друга» и как «сильного человека». В подтверждение характеристики гость продемонстрировал своё знание языка. Оно оказалось довольно слабеньким, однако после этого взрослые вроде бы перестали смотреть на него как на чудо-юдо, чего нельзя было сказать о детях. Для них, похоже, правил вежливости не существовало. Больше всего Кирилла обрадовало то, что в его адрес ни разу не прозвучало слово «менгит» — местные, кажется, русским его не сочли. Да и с чего бы?
Когда мальчик Кирюша всерьёз заинтересовался вопросом собственного происхождения, бабушка объяснила, что в нём намешано «всего понемногу». Зеркало это подтвердило: в целом вроде бы европеец-славянин (а может, и норманн?!), но проступают азиатские черты. Кроме того, даже лёгкое воздействие на открытую кожу солнца, мороза или ветра придаёт ей бурый оттенок — этакий загар, который быстро сходит. За это в младших классах его дразнили «чучмеком», а в средних перестали, поскольку данное развлечение стало слишком опасным. А таучины все оказались такими — коричневые или бурые (до кирпично-красных!) лица и руки, а под одеждой кожа абсолютно белая, если не считать грязи, конечно.
Пока женщины готовили мясо, Чаяк стал раздавать мужчинам какую-то мелочь в качестве подарков. Кирилл, на правах «друга», поинтересовался, не должен ли он поступить так же. Таучин ответил в том смысле, что это, мол, дело хозяйское, но... От многодневной усталости и недоедания учёный соображал плохо и не придумал ничего лучше, чем подарить хозяину «переднего» шатра стограммовую пачку индийского чая. Картинка на упаковке вызвала у народа живейший интерес — пачка пошла по рукам. А когда выяснилось, что содержимое представляет собой не что-нибудь, а ЧАЙ, то началось такое... В общем, репутация Кирилла взлетела до небес, а с запасом чая пришлось расстаться — чтобы «не потерять лицо».
О деликатесах таучинской кухни — типа сырых носовых хрящей свежеубитого оленя — некоторое представление Кирилл имел и морально был готов к испытаниям. Самым страшным, однако, оказалось вовсе не это. Чаепитие и приём пищи происходили в зимнем пологе — маленьком внутреннем помещении шатра, устроенном из оленьих шкур мехом внутрь. Народу туда набилось «под завязку», причём в голом виде. В честь гостей мужчины лишь прикрывали свои чресла замшевыми «натазниками». От рождения и до смерти таучины не моются — не имеют такой традиции — а никакой вентиляции в пологе, конечно, не предусмотрено. В помещении почти сразу стало тепло, потом жарко, а затем... очень жарко. И душно.
Кирилл и Чаяк, как почётные гости, находились в центре внимания и должны были есть, пить и вести оживлённую беседу. Чаяк чувствовал себя как рыба в воде и прямо-таки наслаждался жизнью, а вот Кирилл... Со всей своей усталостью и недосыпом он впервые за много дней оказался в тепле да ещё и с набитым желудком. Конечно же, он захотел спать: сначала сильно, потом очень сильно, потом просто смертельно. Заваренный (и подваренный!) до черноты чай никакого действия на него не оказывал, кусание губы и щипание себя за ляжку не помогало. Это была настоящая пытка, и конца ей не было видно.
