Повисло молчание, которое нарушил Николас:

— Меня все-таки очень занимает, где Эдит провела последние девять лет?

— Одно могу сказать с уверенностью: не в Норидже, — ответил Тоби. — Здесь о ней не было ни слуху ни духу. Разве что все эти девять лет она безвылазно просидела в погребе.

Представив это, я невольно поежился.

— Но если ее не было в Норидже, то где Эдит жила все эти годы? — вопросил Барак. — И в каком качестве — пленницы или гостьи?

— И по какой причине она ушла оттуда и направилась в…

Я успел лягнуть Николаса под столом прежде, чем он произнес «Хатфилд». То была тайна, которую мы свято хранили и должны были блюсти впредь; выйди эта тайна наружу, можно было не сомневаться — сочинители памфлетов раздуют из нее самую невероятную историю.

— Пожалуй, пора садиться ужинать, — поспешно произнес я, пытаясь замять неловкость. — Ведь Тоби еще предстоит ехать на свою ферму.

Мы спустились по широкой лестнице. Я решил за ужином уговорить Барака вернуться в Лондон вместе с нами. В любом случае завтра надо будет сообщить хозяину постоялого двора, что в субботу мы намерены тронуться в обратный путь. Можно не сомневаться: избавившись от столь беспокойных постояльцев, он вздохнет с облегчением. Я взглянул на троих своих товарищей и с грустью подумал о том, что, возможно, мы в последний раз собираемся вместе. Войдя в обеденный зал, я услышал, как два купца горячо обсуждают крестьянский бунт, вспыхнувший в местечке под названием Эттлборо; из разговора явствовало, что тамошние фермеры ломают изгороди, ограждавшие пастбища местного землевладельца.

На следующее утро, двадцать первого июня, мы с Николасом вновь отправились в замок, забрать приказ об отсрочке смертной казни. Накануне вечером Барак, хотя и без особой охоты, дал-таки согласие вернуться вместе с нами в Лондон и сообщить Тамазин о том, что он потерял свою прибыльную должность. Сегодня была пятница; все уголовные дела уже были рассмотрены, однако суд продолжал заниматься слушанием гражданских дел. Завтра судьям предстояло перебраться в Саффолк. Оба мы пребывали отнюдь в не лучшем настроении, поэтому шагали по улицам молча. День снова выдался жаркий, так что мы позволили себе скинуть мантии законников; производить впечатление на окружающих более не требовалось. Николас, по обыкновению, не расставался с мечом, который висел у него на поясе.

— По крайней мере через несколько дней ты увидишься со своей ненаглядной Беатрис, — усмехнулся я.

Мне было известно, что с сегодняшней почтой мой помощник отправил Беатрис письмо, в котором сообщал о своем скором возвращении.

— Да, и с тем молодым прохиндеем, который вздумал волочиться за ней в мое отсутствие.

— Я уже говорил — скорее всего, никакого ухажера не существует в природе. Она просто морочит тебе голову, пытаясь возбудить ревность. Испытанный прием женского кокетства.

— Беатрис на такое не способна, — отрезал Николас, однако голос его звучал далеко не так уверенно, как прежде.

— Вчера ты был совершенно прав, напомнив, что Чаури тоже входит в число подозреваемых, — перевел я разговор в другое русло. — А то, что ты согласился включить в список подозреваемых Изабеллу, особенно служит тебе к чести.

— Это еще почему? — недоуменно уставился на меня Николас.

— Потому что слепому видно: ты к ней неравнодушен, — улыбнулся я. — Но здравый смысл, присущий тебе как законнику, все же возобладал над чувствами. Не сомневаюсь, из тебя выйдет превосходный адвокат.

Овертон, довольный похвалой, расплылся в улыбке.

— Я распорядился, чтобы завтра нам подали лошадей к девяти часам, — сообщил я. — Думаю, сегодня мы сможем навестить Джозефину и Эдварда.

— Что ж, давайте заглянем к ним. Надеюсь только, на этот раз Эдвард не будет рассуждать о том, как несправедливо устроен этот мир. Как и Тоби, он бывает невыносим, когда пускается в обличения и начинает сотрясать воздух.

На память мне вновь пришел вечер в трактире «Голубой кабан», когда я невольно подслушал разговор между Эдвардом, Майклом Воувеллом и неким Майлсом. Возможно, в отличие от Тоби, Эдвард Браун не ограничивается одним лишь сотрясанием воздуха, пронеслось у меня в голове.

По Аппер-Гоут-лейн мы подошли к рыночной площади. Когда мы проходили мимо ратуши, до нас долетел взволнованный гул голосов. Толпа в нетерпении ожидала потехи — смертной казни. По настоянию судьи Катчета, всем осужденным предстояла долгая и мучительная смерть на виселице.

Перед входом в ратушу собралось человек сто. Широкий деревянный помост, который начали сооружать еще несколько дней назад, теперь был полностью готов; на него вело несколько ступенек. Четыре петли из толстой веревки свисали с перекладины, ожидая приговоренных. Палач, здоровенный детина в белой рубахе, с длинными седыми волосами и мясистым квадратным лицом, поочередно потянул за каждую петлю, проверяя их крепость. Вокруг эшафота стояло с десяток солдат, вооруженных алебардами; они не давали зевакам подходить к месту казни слишком близко. Помощник палача, юнец лет двадцати, нажал на рычаг, и доски помоста, находившиеся под петлями, с треском провалились. Еще одно движение рычага, и они вернулись на свое место. Палач, наблюдавший за действиями своего подручного, удовлетворенно кивнул.

В дальнем конце рыночной площади появились три повозки с высокими бортами. Их сопровождал отряд стражников из замка. Один из них шел впереди и оглушительно бил в барабан.

В Лондоне мне множество раз приходилось видеть подобные процессии, направлявшиеся в Тайберн.

— Посмотрите, — толкнул меня в бок Николас.

Толпа по большей части состояла из бедно одетых простолюдинов обоих полов, предвкушающих бесплатное развлечение; я заметил и нескольких плачущих родственников, которых утешали друзья. Впрочем, два человека, несмотря на близкое родство с одним из осужденных, и не думали проливать слезы; то были Джеральд и Барнабас Болейны. Братья стояли в окружении своих приятелей, молодых людей, одетых с вызывающей пышностью; был среди них и Джон Аткинсон. Все они оживленно болтали и смеялись. Толпа словно бы обтекала эту компанию, оставляя вокруг нее свободное пространство.

— Подонки! — с отвращением бросил Николас. — Пришли поглазеть, как их отца вздернут на виселицу. Не знают, какое их ждет горькое разочарование.

— Рейнберд не стал предавать огласке отсрочку смертной казни Болейна, — кивнул я, ошеломленно глядя на близнецов.

Они во всеуслышание обещали в суде прийти и полюбоваться, как их отца вздернут на виселицу; но я все же не думал, что они исполнят свое обещание.

— Тянуть висельников за ноги запрещено, — пояснил один из зевак своей жене. — Значит, бедолагам придется вдоволь поплясать в воздухе.

— Не хочу на это смотреть, — отвернулся Николас.

Но я словно бы к месту прирос. Повозки смертников остановились напротив ратуши. Солдаты заставили сойти на землю четырех человек, сидевших на первой из них. Руки несчастных были крепко прикручены к телу веревками. То были люди, дела которых слушались вчера. Растрепанная девица с тряпичной куклой в руке. Краснолицый парень, укравший дюжину бутылок вина, — судя по тому, как сильно он шатался, сегодня утром ему было позволено вдоволь испить своего любимого напитка. Истощенный, дрожащий от страха старик, стянувший несколько буханок хлеба. Последним шел человек в сером дублете и белой рубашке, наряде, столь не похожем на лохмотья остальных осужденных; то был Джон Болейн, с расширенными от ужаса глазами. Я так сильно сжал руку Николаса, что тот вскрикнул.

— Господи Исусе! — сорвалось с его губ, когда он проследил за моим взглядом.

— Но моя казнь отсрочена! — возопил Болейн, пытаясь оттолкнуть солдат, тащивших его на эшафот. — Я подал просьбу о помиловании, которую одобрил суд!

— А я королева Франции! — издевательски крикнул какой-то остряк. — Давай не трусь! Бери пример с остальных!

Трое других смертников безропотно двигались к помосту; пьяный едва держался на ногах, девчушка не сводила глаз со своей тряпичной куклы. Они были уже у самых ступеней. Зрители, которых перепалка между остряком и Болейном весьма позабавила, довольно посмеивались. Взгляды близнецов, устремленные на отца, выражали глубочайшее отвращение. Болейн обвел толпу безумными глазами и, заметив нас с Николасом, заорал во всю глотку: