— Замечательно! — воскликнул я, украдкой покосившись на его протез, из которого торчал зачехленный нож.

На пару мгновений повисло молчание. Я заметил, что несколько молодых людей, сидевших за соседним столиком, то и дело бросают на нас злобные взгляды. Все парни были в широкополых шляпах и кожаных куртках; глядя на их дочерна загорелые лица и длинные шесты, стоявшие у стены, я догадался, что это лодочники.

— А «Голубой кабан» становится шикарным местечком, — произнес один из них так громко, чтобы мы слышали. — Поглядите только на этих блаародных жентлеменов.

— Да, зна-атная подобралась шайка, — столь же громко протянул второй.

— Слепому видно, это подручные судейских, которые скоро сюда нагрянут. Будут решать, кому придется отплясывать, размахивая ногами в воздухе.

— И где они только отыскали такую славную компанию уродов: один горбатый, у другого вместо руки железная палка. Третий наверняка тоже калека, только вот никак не возьму в толк, чего ему не хватает.

— Наверняка у бедняги отвалился хрен.

Они хрипло расхохотались. Николас залился краской.

— Заткнитесь, вы, невежи! — взревел он, вскакивая и с грохотом отталкивая стул.

Барак сделал предостерегающий жест левой рукой, потом грохнул по столу второй, железной, и снял чехол, скрывающий нож. Лезвие оказалось коротким, но острым. Он бросил на балагуров угрожающий взгляд.

— Мы всего лишь малость пошутковали, сэр, — буркнул один из них с откровенной злобой в голосе, и все они вновь склонились над своими кружками.

— Теперь вы убедились, что я вас не обманывал, — процедил Барак, повернувшись к нам. — Джентльмены здесь не в чести, а манеры городских жителей не отличаются учтивостью.

— К тому же взрослые люди позволяют себе тупые шуточки, которые в ходу у малолетних оболтусов, — произнес Николас, по-прежнему не сводя глаз с компании за соседним столом.

Один из лодочников, обернувшись, метнул в него презрительный взгляд. Барак, заметив это, попытался отвлечь внимание Ника.

— И какие же шаги вы намерены предпринять в ближайшее время? — спросил он.

— Завтра пойдем в тюрьму, встретимся с Болейном, — ответил Овертон. — Потом переговорим с коронером и нанесем визит родителям убитой — если только они соблаговолят нас принять.

— А есть у вас какие-нибудь предположения насчет того, кто, если не Джон Болейн, мог прикончить эту женщину?

Я молча покачал головой.

— Выбор богатый, — заявил Николас. — Сыновья Болейна, его вторая жена, сосед, с которым Болейн ведет тяжбу.

«И еще сэр Ричард Саутвелл, — добавил я про себя. — Могущественный вельможа, который явно не прочь заполучить земли Болейна. Человек, которого нам, согласно предостережениям Сесила, следует остерегаться».

— Если бы у Болейна имелось крепкое алиби, все было бы значительно проще, — вздохнул Николас. — Его вторая жена утверждает, что во время убийства Джон якобы сидел в своем кабинете, изучал документы, имеющие отношение к земельной тяжбе. Но его никто не видел, так что алиби до крайности шаткое.

— Особенно если учесть, что документы эти оказались в Лондоне, — заметил я. — Купчие и все прочее. Я привез их сюда. Полагаю, в субботу мы вместе с Локвудом съездим в Бриквелл, посмотрим, как там обстоят дела, — добавил я, повернувшись к Николасу.

— Не будете возражать, если я к вам присоединюсь? — спросил Барак. — Завтра у меня полно дел, зато в субботу я свободен как птица. — Заметив мою удивленно вскинутую бровь, он пояснил: — Тамазин ведь далеко, верно? Она не узнает, что я провожу время в вашем опасном обществе.

— Будь по-твоему, дружище, — немного поколебавшись, сказал я и едва заметно кивнул, глядя на Николаса.

— Пойду-ка я прогуляюсь до нужника, — заявил он. — Вернусь через пару минут.

Когда он ушел, я негромко произнес:

— Неделю назад я случайно встретился с Тамазин.

Выслушав мой рассказ о том, что произошло в доме Гая, Барак сокрушенно покачал головой:

— Тамми никак не может вас простить, хотя прошло уже три года. Я пытался на нее повлиять, но она упряма как ослица.

— Тамазин сказала, что вспоминает обо мне каждый вечер, когда натирает маслом твою… ну, то, что осталось от твоей руки. Говорит, ты испытываешь сильные боли.

— Конечно, чертова культя просто адски болит! — вздохнул Барак. — Но боль — это неотъемлемая часть жизни, разве нет? Вам это известно лучше, чем кому-либо. Когда вы вошли, я сразу смекнул, что у вас разламывается спина. А Тамазин вечно разводит занудство: «Будь осторожен, милый, не делай того, не делай этого», — произнес он с внезапной досадой. — Дай ей только волю, она держала бы меня в пеленках, как малое дитя. Всякий раз, когда мне надо ехать по делам, между нами вспыхивает ссора. По совести говоря, мне это изрядно надоело.

Вспомнив, что однажды супруги уже едва не расстались, я с беспокойством взглянул на Джека.

— Вы не думайте, я не представляю себе жизни без Тамми и детей, — заявил он, догадавшись, что у меня на уме. — Далеко не всякая жена так заботится о своем муже, как она обо мне. Но Тамазин не понимает, что иногда эти заботы способны привести человека в бешенство. Женщины есть женщины, — глубокомысленно вздохнул он, покачав головой. — Кстати, о женщинах. Как успехи молодого Николаса по этой части?

— Он питает нежные чувства к одной юной особе, — улыбнулся я. — И вполне вероятно, эти чувства небезответны. Однако не могу сказать, что девица сия мне по душе.

Лодочники, шумно отодвигая стулья, поднялись из-за стола и принялись разбирать свои шесты. Один, приподняв шляпу, отвесил мне поклон, но вслед за этим громко выпустил газы. Оглушительно хохоча, он и его товарищи вышли из таверны.

Барак снисходительно улыбнулся. Несколько мгновений мы с ним не произносили ни слова. Я смотрел на сторожевую башню у ворот, верхушка ее терялась в сгущавшихся сумерках. В овальном оконце башни, расположенном на высоте двадцать футов, вспыхнул свет.

— Впечатляющее сооружение, — заметил я.

— Ее возвели для охраны Епископского моста, — пояснил Барак. — Это единственный мост, по которому можно попасть на ту сторону реки.

— А что это за особняк на холме?

— Дворец Суррея. Граф Суррей, сын герцога Норфолка, построил его всего несколько лет назад. С тех пор как графа казнили, дворец стоит пустой. Он передан Ведомству по делам конфискованного имущества, но в этих краях не имеется охотников приобретать такую громадину. Холм носит название Маусхолдского, сразу за ним начинается пустошь, огромное пространство, принадлежащее кафедральному собору. Почва там песчаная и годится только для пастбищ. Кстати, у этой пустоши любопытная история, — сообщил Барак, и в голосе его послышались печальные нотки.

— Какая же?

— Несколько столетий назад там был убит ребенок — маленький мальчик. В убийстве обвинили нориджских евреев, на которых обрушились жестокие кары. Что касается мальчика, он был причислен к лику святых как мученик. Рака с мощами Уильяма Нориджского стояла в соборе до тех пор, пока король Генрих не распорядился убрать из церквей все эти священные останки. Одно из немногих добрых дел, совершенных этим старым греховодником. — Рука Барака скользнула за ворот рубашки. Я догадался, что он нащупал древнюю мезузу, иудейскую реликвию, когда-то подаренную ему отцом. Предки моего друга были иудеями. — А во время крестьянского бунта там, на Маусхолдском холме, повстанцы разбили свой лагерь, — продолжал Барак, глядя на темнеющую в сумерках возвышенность. — Как-то раз я слышал, как люди в таверне говорили об этом восстании. Вспоминали Уота Тайлера и Пирса Пахаря. Такие вот здесь царят настроения, — завершил он и с беспокойством огляделся по сторонам. — Черт побери, куда запропастился Николас, хотел бы я знать? Этому парню нужно слишком много времени, чтобы помочиться!

— Я, кстати, и сам не прочь прогуляться до нужника. Да и поесть не помешало бы. У них здесь подают какую-нибудь еду?

— Да, вполне приличную похлебку.

— Надо будет заказать.