Я оказался в просторном зале с огромным окном, из которого открывался вид на лагерь. Возможно, в краткие дни своей славы граф Суррей вместе с гостями любовался отсюда красотами природы. Ныне в комнате находилось человек двадцать заключенных, скованных общей цепью, которая тянулась от одной стены к другой; оба конца цепи были прикреплены к толстым железным кольцам. Запястья всех арестантов были скованы кандалами, снабженными висячим замком. Когда я вошел, ко мне обратилось двадцать пар потухших равнодушных глаз. Трудно было поверить, что еще два месяца назад эти грязные, оборванные люди правили нашей страной. Овертон обнаружился в дальнем конце помещения, рядом с Джоном Болейном. Лицо Николаса выражало величайшую тревогу, Болейн выглядел таким же изможденным и безучастным, как и все прочие. Караульный, приковав меня рядом с ними, вышел и закрыл за собой дверь.

— Этот мерзавец Воувелл мучил вас? — спросил Николас.

— Нет, он рассказал мне много интересного, — усмехнулся я.

И, устроившись на полу поудобнее, поведал обо всем, что мне довелось узнать. О вчерашнем разговоре с Питером Боуном, который натолкнул меня на мысль о том, кто убил Эдит Болейн. О том, как Воувелл догадался по моему лицу, что я его раскусил, и решил меня уничтожить. Рассказал я и о том, что сегодня, сознавая, что я более не представляю для него угрозы, Майкл пустился со мной в откровенности. Николас и Болейн слушали, оцепенев от ужаса; ближайшие к нам узники, казалось утратившие интерес ко всему на свете, тоже навострили уши. Любопытство, одно из неизменных свойств человеческой натуры, пересилило даже страх смерти. Когда я смолк, Джон Болейн испустил тяжкий вздох.

— Я всегда знал, что Гэвин Рейнольдс — законченный негодяй, — пробормотал он. — Но кто бы мог подумать, что он решится на такое? Бедная, бедная Эдит. Обратись она ко мне, я дал бы ей денег, и она вернулась бы к той жизни, которую сама для себя избрала. — Две слезы медленно скатились по его грязным впалым щекам. — Значит, Барнабас и Джеральд не имеют отношения к убийству своей матери? — спросил Джон почти шепотом.

— Ни малейшего. Воувелл и ваш бывший тесть использовали близнецов для того, чтобы добыть ключ от конюшни. Но это всё.

Болейн закрыл глаза и свесил голову. Выждав несколько мгновений, я произнес:

— Воувелл полагает, что отсутствие у вас алиби каким-то образом связано с сэром Ричардом Саутвеллом. Теперь настала ваша очередь говорить правду, Джон. Скрывать больше нечего. Скорее всего, завтра все мы будем мертвы.

Болейн откинулся назад, коснувшись затылком стены; лицо его исказила гримаса горечи.

— Вы же знаете, что я в долгах как в шелках, — начал он. — Взял заем, чтобы купить дом в Лондоне, но оказался не в состоянии его выплатить, ибо доходы, которые приносят Бриквелл и другие мои имения, не столь уж велики. Уже в мае стало ясно, что хорошего урожая в этом году ждать не приходится, а значит, денег будет еще меньше. Но я давно мечтал перебраться в Лондон: местные ревнители нравственности изводили Изабеллу своим презрением, да и жить под одной крышей с моими сыновьями ей было несладко. При этом я хотел во что бы то ни стало сохранить Бриквелл. В результате я выдал сэру Ричарду Саутвеллу закладную на свою землю. Спору нет, это был на редкость опрометчивый поступок. Я знал, он давно уже хочет присвоить мое имение, чтобы устроить там пастбища для своих овец. — Джон тяжело перевел дух. — Проценты по закладной были чрезвычайно высоки. Не сомневаюсь, Саутвелл был в курсе моих дел и сознавал: недалек тот день, когда я не смогу эти проценты выплатить. — Рассказчик криво усмехнулся. — А я был настолько глуп, что сам дал ему возможность отобрать у меня имение на законных основаниях. Когда я задержал очередную выплату, сэр Ричард принялся мне угрожать. Сказал, что нам необходимо поговорить наедине, и назначил встречу четырнадцатого мая, в половине десятого вечера, на проселочной дороге. Предупредил, чтобы я держал всё в секрете. Конечно, это выглядело чрезвычайно странно, но Саутвелл относится к числу людей, требования которых следует выполнять беспрекословно.

Когда мы встретились, он заявил, что намерен отобрать у меня имение. Я умолял его об отсрочке, но тщетно. Саутвелл пригрозил, что в случае, если я буду чинить ему препятствия, мне придется лишиться Изабеллы. Именно поэтому я так упорно лгал, утверждая, что якобы весь вечер провел дома. — Болейн вновь испустил тяжкий вздох. — Вне всякого сомнения, Саутвелл и Рейнольдс сговорились заранее и подстроили все так, чтобы я остался без алиби. В тот день, когда меня арестовали, сэр Ричард передал мне записку, где говорилось: если я упомяну о нашей встрече, Изабелла исчезнет навсегда. Учитывая, что муж ее сидит в тюрьме, никого не удивило бы, что она покинула Бриквелл и скрылась в неизвестном направлении. Простите, Мэтью, что я так долго скрывал от вас правду. Но жена для меня дороже всего на свете, дороже самой жизни. — Джон вскинул голову и разразился горьким смехом. — Она — единственная, кто верит, что я и впрямь весь вечер просидел в своем кабинете. Милая Изабелла… — Во взгляде его внезапно вспыхнуло отчаяние. — Что с ней теперь? Ведь она осталась совершенно одна, без крыши над головой.

— Хотел бы я знать, где она сейчас. Одно могу сказать: Изабелла принадлежит к редкой породе женщин, способных найти выход из любой ситуации.

Николас сцепил руки, громко звякнув цепями.

— Мы трое ни в чем не провинились перед Кеттом, — заявил он. — Эти канальи Рейнольдс и Воувелл обыграли нас и обрекли на смерть. Эх, поговорить бы сейчас с Бараком, открыть ему правду.

— Нет никакой уверенности, что Джек жив, — вздохнул я. — И Воувелл прекрасно знает, что караульные никого к нам не пропустят. Думаю, сторожить нас поручено тем, кто лютой ненавистью ненавидит «джентлемов» и с удовольствием погонит их на убой.

Повисло молчание. Час проходил за часом, но никто из нас не произносил ни звука. Вечером несколько арестантов принялись молиться вслух; протестанты обращались к Богу на английском языке, а католики достали четки и произносили молитвы по-латыни, повторяя их множество раз. За окном сгустилась темнота, в небе зажегся тонкий серп молодого месяца. Из лагеря доносились громкие голоса, глухой стук и скрип тележных колес. Николас, прикованный в самом конце цепи, ухитрился встать, сделать несколько шагов и выглянуть в окно.

— По всему лагерю горят факелы, — сообщил он. — Похоже, люди куда-то перемещаются вместе с пушками и прочим оружием.

Дверь с шумом распахнулась. Арестанты подпрыгнули от неожиданности, цепь зазвенела. В комнату вошел молодой сотник в железном шлеме и нагруднике, за ним следовало несколько караульных.

— Привет, лучшие люди Норфолка, — процедил он, обведя нас исполненным отвращения взглядом. — Я пришел сообщить вам, что наша попытка отбить Норидж у неприятеля закончилась неудачей. Враг захватил даже северные кварталы, прежде принадлежавшие нам, и сейчас весь город находится в руках Уорика. Мы лишены возможности пополнить запасы провизии и потому решили оставить место… — голос его слегка дрогнул, — на котором наш лагерь находился в течение семи недель. Однако погодите радоваться нашему поражению. Сейчас все мы направляемся туда, где завтра состоится решающее сражение с армией Уорика, со всеми иноземными наемниками, землевладельцами и дворянами, которых он собрал под свои знамена. Вскоре мы дадим неприятелю сигнал, что готовы к бою. Завтра вам будет предоставлена честь принять участие в битве. Скованные цепями, вы пойдете перед нашими солдатами. Пусть граф Уорик сам решает, открывать по вам огонь или нет.

Один из заключенных, уронив голову на руки, разразился рыданиями.

— Хватит выть! — презрительно бросил сотник.

— Собираясь у своего дуба, вы без конца твердили о справедливости! — крикнул другой арестант. — Ну и где она, ваша хваленая справедливость? Роберт Кетт обещал, что ни один пленник не будет убит. Так-то он держит свое слово?

— А Кетт знает о том, какая участь нас ожидает? — спросил третий узник.