Епископский мост был цел и невредим, но в некогда грандиозную сторожевую башню попало несколько пушечных ядер, превративших ее в руины. Не только деревянные балки, но даже камни, из которых она была сложена, почернели от дыма. Свинцовая крыша частично расплавилась, отвалившиеся куски свинца валялись на земле. Один из повстанцев поднял такой кусок, повертел его в руках и швырнул в реку. У развалин башни стоял караул. Мы присоединились к людскому потоку, втекающему в городские ворота; я с беспокойством поглядывал на башню, опасаясь, что она рухнет нам на голову.

Холм-стрит являла собой картину полного разорения. Собор, разумеется, стоял на своем месте, но дома по обеим сторонам улицы были почти полностью уничтожены огнем; таверна «Голубой кабан», где некогда жил Барак, превратилась в бесформенную груду камней, стена Большого госпиталя и примыкающие к ней дома были полностью разрушены пушечными ядрами. Я не мог не восхититься меткостью, которую проявили наши канониры.

Толпа становилась все больше; при этом одни с ужасом озирались по сторонам, а другие радовались печальной участи, постигшей богатые особняки. На булыжной мостовой темнели пятна запекшейся крови, при виде которых Саймон поспешно отворачивался. Чем ближе мы подходили к пустоши Святого Мартина, тем чаще нам попадались подобные пятна, так же как и раздувшиеся трупы убитых лошадей. Дойдя до площади Тумлэнд, мы увидели, что ворота трактира «Девичья голова» заперты на засов, а ставни на окнах плотно опущены. Ворота, ведущие во внутренний двор особняка Августина Стюарда, были сожжены дотла; неподалеку стояла телега, груженная всяким добром, вне всякого сомнения краденым. Несколько повстанцев придирчиво осматривали ее содержимое. Да, никак нельзя сказать, что приказы капитана Кетта выполняются неукоснительно, подумал я. В душу мою впервые закралось сомнение в том, что Кетт способен направить стихию восстания в нужное ему русло.

Мы с Бараком, Саймоном и Нетти пересекли Тумлэнд и через широко распахнутые Эпингемские ворота вошли во двор собора. Двери собора тоже были открыты, хотя около них стояли караульные. Я предъявил им свой пропуск, и нам позволили войти внутрь, под высокие гулкие своды. Справа от дверей была устроена деревянная загородка, где стояло несколько десятков лошадей, с удовольствием жующих сено. Слева на соломенных тюфяках лежало множество раненых; некоторые из них кашляли и стонали от боли, другие как ни в чем не бывало играли в карты. Один из тюфяков был отделен от других холщовым занавесом, укрепленным на двух шестах; оттуда доносились приглушенные крики и визг пилы, рассекающей человеческую кость. Здесь, в огромном пространстве собора, эхо, подхватывая эти звуки, делало их особенно жуткими. Женщины в белых чепцах ходили между ранеными, разнося кружки с легким пивом; какие-то люди, как видно городские цирюльники, владевшие искусством хирургии, занимались перевязками. Я увидел знакомую худощавую фигуру доктора Белайса, а рядом с ним — еще двух медиков. Аромат ладана, прежде витавший в соборе, исчез, уступив место другим запахам — конского навоза и человеческой крови. У входа в боковую часовню, охраняемого двумя солдатами, стояли люди, ожидающие своей очереди зайти. Я догадался, что именно там расположился Роберт Кетт.

— Саймон, может, подойдешь к конюхам и предложишь им свою помощь? — спросил я. — Наверняка работы у них хватает.

Старательно отводя глаза от раненых, Скамблер юркнул за деревянную загородку. Мы с Бараком и Нетти, осторожно лавируя между тюфяками, направились к доктору Белайсу, который был занят тем, что перевязывал рану на голове одного из повстанцев. Когда он повернулся к нам, я поразился тому, как сильно он изменился. В те дни, когда доктор лечил меня, лицо его, как правило, светилось приветливостью и добродушием; теперь на нем застыло выражение усталости, растерянности и страха, в глазах полыхали злобные огоньки.

— Вижу, вы по-прежнему с Кеттом и его приспешниками, — процедил медик, поджав губы.

— Да ниспошлет вам Господь доброго утра, доктор Белайс, — невозмутимо ответил я. — Мой юный друг был ранен в руку, и состояние его раны внушает мне опасения. Надеюсь, вы не откажетесь осмотреть ее.

Я указал на Нетти, однако доктор Белайс, не удостоив его взглядом, продолжал буравить меня глазами.

— Поистине, наглость, присущая изменникам, не знает границ, — пробормотал он. — На этот раз вы не только захватили Норидж, но и прогнали прочь армию, посланную королем. Вы разрушили и сожгли бо́льшую часть города, вы творите грабежи и бесчинства. Неужели вы надеетесь, что вам удастся избежать возмездия за все это? — Голос его дрогнул. — Меня силой принудили лечить этих людей. Ваши товарищи угрожали сжечь мой дом, если я этого не сделаю. Но с какой стати вы вообразили, что я буду выполнять ваши приказы?

Я смотрел на него, не зная, что сказать. Несомненно, пережитые испытания изменили не только обитателей лагеря, но и состоятельных горожан. Доктор Белайс, душевно расположенный ко мне каких-нибудь полтора месяца назад, ныне считал меня своим злейшим врагом.

— У меня и в мыслях не было отдавать вам приказы, — сказал я наконец. — Но я полагаю, вы не откажетесь оказать помощь человеку, который в ней нуждается.

Белайс еще плотнее сжал губы и покачал головой. Я уже думал, что он прогонит нас прочь, но он сделал Нетти знак подойти. Парень обнажил свою красную распухшую руку; доктор принялся ее ощупывать, заставляя Нетти морщиться от боли.

— Вне всякого сомнения, стрела была отравлена, — буркнул он. — Все, что тут можно сделать, — промывать рану как можно чаще.

Врач указал на старуху, сидевшую чуть в стороне на деревянной табуретке. У ног ее стояла корзина, наполненная бутылочками и склянками.

— Она торгует всякими снадобьями и притираниями, и некоторые из них небесполезны — например, уксус. У вас в лагере есть цирюльники, обученные хирургии?

— Да.

— Обратитесь к ним. Если рана и дальше будет гноиться, есть только один способ предотвратить заражение крови — отрезать парню руку, как тому бедолаге, что верещит сейчас за занавесом. Тогда у вас будут два одноруких приятеля, — усмехнулся медик, бросив взгляд на Барака.

Нетти побелел как мел.

— Я был о вас более высокого мнения, доктор Белайс, — произнес я дрожащим от гнева голосом.

Однако он и бровью не повел.

Я указал Джеку на старую торговку:

— Иди купи уксуса. И лаванды, если она у нее найдется, — добавил я, вспомнив, что Гай частенько прибегал к этому средству. — А я тем временем попытаюсь поговорить с Кеттом.

Мне повезло. Караульные беспрепятственно пропустили меня в боковую часовню, и я увидел Роберта, сидевшего за столом, заваленным бумагами. Рядом стоял Майкл Воувелл. Несмотря на одержанную победу, лица у обоих были задумчивые и озабоченные.

— Капитан Кетт, — негромко окликнул я.

— Хорошо, что вы пришли, адвокат Шардлейк, — бросил он, поворачиваясь ко мне. — Мне нужно с вами поговорить. Завтра мы возобновим суды у Дуба реформации. Я вновь буду председателем и рассчитываю на вашу помощь. На этот раз перед судом предстанут не джентльмены, но исключительно воры и мародеры из числа наших людей. — Кетт сокрушенно покачал седой головой. — Многие дома городских богатеев ограблены. И не только богатеев. Из особняка Августина Стюарда, на поддержку которого я рассчитываю, вынесли все мало-мальски ценные вещи. Мы должны строго наказать преступников, дабы это вразумило всех прочих.

— По дороге сюда я видел повозки с награбленным добром.

— Вот уж не думал, что наши люди окажутся такими алчными, — вздохнул Кетт, запустив пальцы в свою седую гриву.

— На войне как на войне, сэр, — пожал плечами Воувелл.

— Мастер Фалк, мясник, затеял драку с другими повстанцами, которые заявили, что лорда Шеффилда якобы убили они, а не он сам. Фалк ни за что не хотел уступить им эту сомнительную честь. Вы верно сказали: на войне как на войне. Война невозможна без убийств. Враги напали на нас, и мы были вынуждены дать им отпор. Но все же нельзя забывать, что наша главная цель — всеобщий мир и благоденствие. — Кетт вновь испустил тяжкий вздох. — В любом случае грабителям и мародерам не место в нашем лагере. И ворам, разумеется, тоже.