— Корзинка выглядела так же, как обычно? У вас не возникло подозрения, что кто-то ее развязывал?

— Да я толком и не рассмотрел! Глазом не успел моргнуть, как этот хам вырвал ее у меня из рук! — возопил Болейн: я вспомнил, что человек этот подвержен буйным вспышкам ярости. — Но, разумеется, кто-то развязал корзинку и подложил туда эту чертову курицу. Ни моя жена, ни Чаури, надежный и преданный слуга, не могли подсунуть мне такое угощение. Или вы в этом сомневаетесь? — злобно сверкнул он глазами.

— Я всего лишь пытаюсь выяснить, как подобное могло произойти! — Я примирительно вскинул руку.

— Тогда ищите, кому выгодна моя смерть. Впрочем, тут не нужно долго ломать голову. Моему соседу Леонарду Вайтерингтону, который пытался присвоить мою землю. Я слышал, его тоже посадили под стражу. Но это такая продувная бестия! Он вполне мог действовать путем подкупа, через подручных. Мои ненаглядные сыночки и их приятели тоже спят и видят, как бы отправить меня на тот свет. Впрочем, не знаю, в Норидже ли они сейчас.

— В Норидже, — кивнул Барак. — Сегодня они сражались против людей капитана Кетта.

— И у нас есть веские основания предполагать, что один из их закадычных друзей, Джон Аткинсон, замешан в убийстве ученика слесаря, — добавил я.

— Ох, как же им хотелось увидеть меня на виселице, — процедил Болейн. — Ну, если это отравление — их рук дело, я сам полюбуюсь, как Джеральд и Барнабас будут болтать в воздухе ногами.

— Надо попросить констебля Фордхилла, чтобы содержимое корзинок с едой, которые впредь будут вам приносить, проверял надежный человек, — заметил я и повернулся к Эдварду. — Ты поддержишь мою просьбу?

— Почему вы так беспокоитесь об этом человеке? — пожал он плечами. — Это всего лишь землевладелец, который считает всех простых людей скотами. По-моему, Болейн не заслуживает такой заботы.

— Он мой клиент. Прошу, сделай это ради меня и ради торжества справедливости.

— Хорошо, — вздохнул Браун. — Хотя, если бы не вы, я бы и пальцем ради него не пошевелил.

— Если кто-то решит пробраться в мою камеру и зарезать меня во сне, констебль Фордхилл не сумеет его остановить, — проворчал Джон. — Разве вы не видите: здесь, в замке, царит такой же хаос, как и повсюду?

— Послушайте, мне в голову пришла любопытная мысль, — заявил я. — Джон, мы оставим вас, но скоро вернемся. Эдвард, прошу тебя, отведи меня к Николасу.

Браун постучал в дверь.

— Вы навестите сегодня Изабеллу? — спросил Болейн, пока мы ждали прихода караульного.

— Да, разумеется.

Камера Николаса располагалась в подвале, как и та, что прежде занимал Джон Болейн. Тюремщик, которого я запомнил по своим первым визитам в замок, встретил нас зловещей улыбкой и повернул ключ в замке.

— Постарайтесь не дышать, а то тут здорово воняет, — усмехнулся он. — У нас нет времени опорожнять параши.

Мы оказались в сырой зловонной камере. У дверей стоял караульный из числа повстанцев, с дубинкой на поясе и пикой в руке. На лице его застыло непроницаемое выражение. Вдоль стен сидели арестанты в богатой, но рваной и грязной одежде. Некоторых, судя по всему, схватили в городе нынешним утром. Сбившись в угол, они приглушенно переговаривались друг с другом, всячески понося повстанцев и называя их подонками, изменниками и негодяями. Прочие хранили молчание; кто-то дремал, кто-то смотрел в пространство. Я догадался, что они здесь уже не первый день. В полумраке я не сразу увидел Николаса, сидевшего у стены со сложенными на коленях руками. К плечу его привалился какой-то толстяк средних лет, одутловатый и бледный. Дышал он хрипло, с трудом. К немалому своему изумлению, я узнал в нем Леонарда Вайтерингтона, соседа Болейна.

Увидев нас, Николас удивленно вскинул голову.

— Мастер Шардлейк, Джек, Эдвард, — пробормотал он; голос его осип, волосы и борода были спутаны, а зеленые глаза запали. — Скажите, сколько дней я здесь просидел? — спросил Овертон. — А то я уже потерял счет времени. Может, прошла неделя, а может, намного больше.

— Ты здесь всего четыре дня, — сообщил Барак.

— Прости, что не смогли навестить тебя раньше, — добавил я.

— Когда меня держали под стражей в лагере, мне пришлось несладко, — покачал головой Николас. — Но здесь… Я словно бы попал в другой мир. — Он пристально взглянул на меня и произнес, понизив голос: — Говорят, сегодня повстанцы захватили Норидж? К нам сюда привели нескольких городских констеблей и чиновников.

— Да, нынешним утром город взят.

— Когда королевский посланник отдал приказ запереть ворота Нориджа, всех дворян, содержавшихся здесь, решено было выпустить. Но многие боялись, что городские бедняки с ними расправятся, и потому предпочли остаться здесь, — криво улыбнулся Овертон. — Прошлым вечером ко мне пришли и спросили, готов ли я сражаться с бунтовщиками. Но я притворился больным. В том, что повстанцы победят, у меня сомнений не было: я же знал, какая огромная армия собралась в лагере.

— Да, город мы взяли без особого труда, — сообщил Барак. — Хотя, конечно, есть и убитые, и раненые. Войны без крови не бывает.

— Мне не хотелось убивать парней из Свордстоуна, с которыми мы жили бок о бок, — судорожно сглотнув, сказал Николас. — Надеюсь, все они живы?

— К счастью, да.

Заметив, что глаза Ника увлажнились слезами, я поспешно отвернулся и взглянул на Вайтерингтона. Некогда могущественный повелитель Южного Бриквелла ныне являл собой жалкое зрелище.

— Не будите его, — попросил Николас. — Временами у него ум заходит за разум, и он не понимает, где оказался. Зовет жену, которая умерла в прошлом году. Помните, я боялся, что его хватит удар? Именно это с ним и случилось. Когда Вайтерингтона втолкнули в камеру, он принялся орать на стражников, а потом вдруг побагровел и рухнул на пол. Честно вам скажу, мне жаль этого старого хрыча, — вздохнул Овертон. — Помните, каким он был в Бриквелле? Едва не лопался от самодовольства.

— Как не помнить.

— Уверен, Вайтерингтон долго не протянет. Он не привык жить в таких условиях. Как, впрочем, и все здесь. — Николас обвел глазами своих товарищей по несчастью. — Общество в этой камере собралось самое изысканное — исключительно джентльмены. — Он зашелся хриплым невеселым смехом.

«Да уж, сейчас ему не позавидуешь, — вздохнул я про себя. — Все, во что Николас прежде непоколебимо верил, ныне вызывало у него лишь горькую насмешку. Столпы, на которые опиралось его мировоззрение, оказались ненадежными и шаткими».

— Ты все четыре дня провел в этой камере? — спросил я.

— Да, я все время сижу на полу, пытаюсь дремать. Но спать здесь мешают крысы, которые постоянно по нам бегают. А бодрствовать тоже тяжело: мысли кружатся в голове вихрем и их невозможно привести в порядок. — Он вперил в меня тяжелый взгляд. — Вы же знаете, Тоби Локвуд оклеветал меня.

— Конечно знаю. Я пытался объяснить это капитану Кетту. Но ему было не до меня: сначала он ждал прибытия королевского посланника, а потом готовился к захвату города. Прости, Ник, но пока я ничего не смог сделать.

— Мир перевернулся с ног на голову, — изрек Овертон и вновь разразился хриплым смехом.

— Мы с Бараком все время думаем, как тебе помочь, — сказал я, сжимая его руку. — И мне кое-что пришло в голову. Мы попросим перевести тебя в камеру Джона Болейна. Она более светлая и просторная, чем эта, и в случае чего ты сможешь его защитить. Представь себе, Болейна едва не отравили.

Впервые на лице Николаса отразился неподдельный интерес.

— Вот это да! Каким образом?

— В корзинке с едой, которую ему передала Изабелла, оказалась отравленная курица…

— Но она же не могла…

— Вероятно, курицу начинили ядом без ее ведома. Или положили в корзинку уже тут, в тюрьме.

— А другим заключенным приносят из дому еду? — спросил Барак.

— Некоторым приносят. Здесь дают только кошмарную похлебку из лежалой фасоли и бараньих потрохов. Вайтерингтон почти ничего не ест. Я пытался кормить его с ложки, но суп стекает у него по подбородку, не попадая в рот. — Заметив презрительный взгляд, который Эдвард бросил на Вайтерингтона, Николас внезапно взорвался: — В конце концов, он тоже человек! Разве все мы не равны в глазах Господа, как твердят поборники всеобщего благоденствия? — Он вновь хрипло рассмеялся.