— Не все повстанцы ладят друг с другом, — заметил Николас. — Без свар и брани здесь тоже не обходится.

— Люди есть люди, — пожал я плечами.

Пройдя еще немного, мы увидели нескольких человек, уже успевших вырыть яму примерно в четыре фута глубиной. За их работой наблюдал человек лет сорока, возможно командир сотни.

— Придется вам еще помахать лопатами, ребята, — заявил он. — Яма должна быть глубже.

Остановившись, я заговорил с ним:

— Хорошо, что вы приняли все необходимые меры. Если в лагере будет недостаточно выгребных ям, он потонет в дерьме, и последствия окажутся самыми печальными. Я своими глазами видел, что творилось в армейских лагерях, где выгребных ям было слишком мало.

Он удивленно вытаращил глаза:

— Вы были солдатом, сэр?

— Нет. Но четыре года назад, когда нам угрожало вторжение Франции, я оказался в Портсмуте, в военном лагере. Там люди болели кровавым поносом, который унес множество жизней.

— В Булони, где я воевал, творилось то же самое, — кивнул командир. — Этот холм отлично подходит для лагеря. Одна беда: здесь нет ни родников, ни ручьев, а до реки далеко. Сейчас стоит страшная жара, и это грозит всякими заразными хворями. Поэтому мы и роем ямы повсюду, чтобы в лагере было чисто. Боюсь, вскоре нам начнут досаждать вши, ведь все здесь ходят немытые и нечесаные.

Попрощавшись, мы уже собирались продолжить путь, но тут я узнал одного из работников. Он привлек мое внимание тем, что, пока мы разговаривали с сотником, упорно глядел в сторону, скрывая лицо. Вне всякого сомнения, нам уже доводилось встречаться прежде.

— Питер Боун, если не ошибаюсь? — воскликнул я.

Брат покойной Грейс, горничной Эдит Болейн, поднял голову и посмотрел на меня. Волосы его и борода отросли, а лицо, прежде худое и бледное, округлилось и покрылось загаром.

— Адвокат Шардлейк! — воскликнул он, и в голосе его послышалась легкая враждебность, которую я замечал и прежде. — И ваши друзья тоже с вами. Но куда пропали красивые мантии? И какими судьбами вы оказались в лагере?

— Я помогаю капитану Кетту во время судов, которые здесь проводятся.

Боун подошел ко мне.

— Я так полагаю, вы здесь не по доброй воле, — ухмыльнулся он.

Держался Боун теперь уверенно и даже развязно; еще несколько недель назад подобный тон в разговоре с джентльменом сочли бы недопустимой дерзостью. Но, как сказал Кетт, времена, когда простолюдин при виде джентльмена спешил сорвать шапку и склонить голову в поклоне, остались в прошлом.

— А вы здесь какими судьбами? — в свою очередь осведомился Барак. — Насколько я помню, у вас вроде как имелся в Норидже собственный дом?

Боун ожег его сердитым взглядом:

— Да, дом, где я, чтобы заработать на кусок хлеба, целыми днями прял шерсть, хотя мужчине такая работа и не пристала. Сами понимаете, от подобной жизни взвоешь. Вот я и решил отправиться сюда. Хочу быть вместе с теми, кто намерен добиться справедливости.

Негодование Боуна было мне понятно. Но я никак не мог взять в толк, почему, завидев меня, он поспешил отвернуться. Не случайно во время нашей встречи в Норидже у меня возникло ощущение, будто бы этот человек что-то скрывает. Прочие землекопы, бросив работу, таращили на нас глаза, возможно надеясь, что между нами разгорится перепалка.

— Хватит бездельничать, ребята! — крикнул сотник. — Шли бы вы своей дорогой, сэр, — обратился он ко мне.

— Здесь у нас никаких «сэров» нет, — буркнул Боун, однако взялся за лопату.

Мы двинулись прочь.

— Занятно бывает узнать, что думают о нас простые люди, — проворчал Николас.

— Тут дело не только в том, что Боун терпеть не может джентльменов, — вполголоса ответил я. — Вне всякого сомнения, этот человек что-то скрывает. И это не единственное открытие, которое я сделал сегодня. Выяснилось, что Чаури возглавлял отряд, который дал людям Вайтерингтона столь жестокий отпор.

— Откуда вы это узнали? — удивился Николас.

— Из свидетельских показаний на суде. Это означает, что Чаури связан с шайкой головорезов Ричарда Саутвелла. Дело Болейна преследует нас даже здесь, — добавил я со вздохом.

Мы остановились еще раз, чтобы посмотреть, как повстанцы окапывали участок, где находилось множество кроличьих нор. Несколько человек держали собак за ошейники, пока другие орудовали лопатами. Пара кроликов попыталась сбежать, но собаки моментально схватили злополучных зверьков. К участку подошел парень, бережно несший большой мешок.

— Это порох! — сообщил он. — Мне выдали его на складе.

— Ради бога, будь осторожнее! — крикнул кто-то.

— Мне объяснили, как с ним обращаться.

Нагнувшись, молодой человек высыпал из мешка немного черного порошка. Затем взял фитиль, один его конец опустил в порох, а другой отнес на несколько шагов в сторону. Зрители опасливо отступили. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем парень поджег фитиль; порох вспыхнул, раздался оглушительный взрыв, комья земли взметнулись в воздух. Десятки кроликов выскочили из своих нор; одних тут же схватили собаки, других проткнули пиками. Вскоре у края садка возвышалась целая гора кроличьих тушек. Люди сияли, довольные результатом необычной охоты и тем, что им не пришлось взлететь в воздух. Они пожимали друг другу руки и хлопали по плечу юношу, устроившего взрыв.

Неожиданно земля, изрытая множеством нор и сотрясенная взрывом, не выдержав тяжести такого множества народа, провалилась у них под ногами. Повстанцы оказались в канаве, которую только что вырыли, к счастью не слишком глубокой. Все без особого труда выбрались наверх — грязные, но веселые. Никто не пострадал, происшествие вызвало лишь очередной взрыв хохота. Ну а затем мы двинулись своей дорогой. Случай этот тогда показался нам не стоящим внимания пустяком, однако несколько недель спустя выяснилось, что мы ошибались.

Подойдя к своей хижине, мы увидели, что наши соседи уже возвратились с работы. На вертеле, позаимствованном в одном из поместий, жарилось бедро ягненка, предназначенное на ужин. Постоянный запах дыма, подчас щипавшего мне глаза, был еще одной особенностью лагерной жизни, к которой волей-неволей пришлось привыкнуть. Вечер оказался еще более душным, чем день, пот катился со всех градом. Крестьяне приветливо кивали нам, и я рад был увидеть, что Николас кивает им в ответ как равным. Старый Гектор Джонсон, уже возвратившийся со стрельбища, пожелал нам доброго вечера. То же самое сделал и Нетти, сидевший у костра в обществе молодого светловолосого парня с обветренным лицом. Взгляд, который незнакомец бросил на меня, был полон откровенного беспокойства. Сделав Бараку и Николасу знак оставаться на месте, я подошел к юноше и протянул ему руку:

— Меня зовут Мэтью Шардлейк. А ты, как я понимаю, друг Нетти из Сандлингса?

— Да, сэр. Мое имя Стив Уолкер. Я пришел сюда, в лагерь, вместе со своими односельчанами.

Я опустился на землю рядом с ним — осторожно, ибо после долгой прогулки у меня разболелась спина.

— Думаю, Нетти уже рассказал тебе, что я законник. Прежде чем оказаться здесь, я расследовал дело о трех убийствах.

— Да, сэр, — слегка нахмурившись, кивнул парнишка. — Нетти сказал, что убили не только беднягу Уола Пэдбери и его бывшего хозяина, но еще и какую-то тетку из Нориджа.

«Бедная Эдит, превратившаяся в „какую-то тетку“, безымянную, никому не известную», — с грустью подумал я. А вслух произнес:

— Да, так оно и есть.

Взгляд голубых глаз Уолкера, неотрывно устремленный на меня, по-прежнему был исполнен беспокойства.

— А если я расскажу все, что видел, то этим не навлеку на себя беду? — спросил он.

— Поверь, тебе нечего опасаться. Может быть, я попрошу тебя выступить на суде в качестве свидетеля. Но это самое страшное, что с тобой может случиться.

— Этого-то я и боюсь, — признался Стив и, набрав в грудь побольше воздуха, объявил: — Я видел, как труп Уола Пэдбери бросили в море.