— В последнее время у него было столько неприятностей, что даже малая толика радости окажется нелишней, — ответил я, понизив голос так, чтобы не услышал никто из снующих по коридору слуг. — Сначала предательство Сеймура, потом это убийство.

— Честно говоря, я так толком и не понял, чего он хочет от нас, — признался Николас. — Мы должны проследить, чтобы правосудие свершилось должным образом?

— По-моему, мой патрон недвусмысленно намекнул, что нам не стоит слишком глубоко вникать в это дело. По крайней мере, мне так показалось.

— Значит, торжество справедливости нас волновать не должно?

— Конечно должно. Но мы с тобой прекрасно знаем: решения суда порой бывают непредсказуемы.

— Леди Елизавета наверняка хочет, чтобы мы сделали все, что в наших силах.

Я вперил в Николаса пристальный взгляд:

— Насколько я понимаю, мастер Пэрри тебе не особенно понравился?

— Он слишком скользкий. Как и всякий вельможа, который занимается большой политикой.

— Пэрри — верный и надежный человек, — возразил я. — Полагаю, подобные качества заслуживают уважения. Леди Елизавета, несмотря на свою юность, — его госпожа и повелительница. Он должен ей повиноваться и в то же время удерживать ее от опрометчивых шагов.

— А что будет, если в Норфолке мы выясним, что Джон Болейн ни в чем не виноват?

— Мы сообщим властям о фактах, подтверждающих его невиновность. Но к чему загадывать наперед? Пока дело известно нам лишь в самых общих чертах.

— Расследовать дело об убийстве куда занятнее, чем возиться с земельными тяжбами, правда? — ухмыльнулся Николас.

— Чистая правда, — кивнул я. — Вижу, мой юный друг, ты уже вошел во вкус.

— Честно говоря, я рад возможности на какое-то время уехать из Лондона, — признался Николас.

— В последнее время я тоже ощущал, что бумажная канитель в конторе мне порядком приелась, — признался я. — А сейчас нас ожидает нечто… интригующее. К тому же предстоящее расследование не угрожает нам ни малейшей опасностью. По крайней мере, мне хочется на это надеяться.

На несколько мгновений в душе моей ожили воспоминания обо всех тех ужасах, которые мне пришлось пережить, когда я оказался вовлеченным в противостояние самых могущественных людей в королевстве. Но это дело совсем другого уровня, тут же успокоил я себя; оно не предполагает участия столь грозных и могущественных сил. К тому же мне действительно необходимы перемены.

— Как я уже сказал мастеру Пэрри, времени у нас будет немного, — обратился я к Николасу. — До Нориджа путь неблизкий.

— По крайней мере сейчас в стране все более или менее спокойно.

— Насколько я помню, начиная с ближайшего воскресенья во всех церквях будут использовать новую «Книгу общих молитв». Многим прихожанам это придется не по душе.

— У вас ведь есть такая книга? — взглянул на меня Николас.

— Да, я приобрел ее еще в марте, когда она только что вышла из печати. — Помолчав несколько мгновений, я добавил: — Наконец-то у нас появились церковные песнопения и псалмы на английском языке. Должен сказать, перевод с латыни, сделанный Кранмером, выше всяких похвал.

— А во время новой службы священник и правда не будет говорить, что хлеб и вино силой Святого Духа претворяются в тело и кровь Христову?

— Нет, так далеко новая книга не заходит, — покачал я головой. — О таинстве евхаристии там говорится весьма расплывчато, и, я так понимаю, подобная неопределенность входила в намерения Кранмера. Полагаю, и сам епископ, и лорд-протектор Сомерсет действительно склоняются к тому, о чем ты говорил, но не осмеливаются проповедовать подобные взгляды публично — по крайней мере, пока. Поэтому они пошли на компромисс, который, как им кажется, удовлетворит всех.

— Те есть каждый человек может относиться к причастию так, как считает нужным?

— Именно. Но ревнителям религиозных традиций подобный подход, несомненно, не понравится. Они ратуют за возращение прежней мессы, по латинскому обряду.

— Вы хотите сказать, вскоре снова могут вспыхнуть волнения, на сей раз на религиозной почве?

— В последние два года людям пришлось смириться с такими вещами, что раньше и представить себе было невозможно. Из церквей исчезли все иконы, статуи и витражи, часовни закрыты. Но «Книга общих молитв» на английском — это нововведение, которое многим может показаться чрезмерным.

Несколько мгновений мы оба молчали. В противоположность многим молодым людям, впадавшим в религиозных вопросах в крайности, Николас отличался весьма импонировавшими мне терпимостью и отсутствием предубеждений. Что касается меня самого, некогда пылкого приверженца Реформации, то в настоящее время я едва ли мог сказать, в чем состоят мои религиозные убеждения.

— А как вы думаете, Томас Сеймур действительно… э-э-э… строил брачные планы насчет леди Елизаветы? — сменил тему разговора Николас.

— Думаю, даже он не настолько глуп, чтобы питать на этот счет хоть какие-то надежды. Но тише, здесь не место для подобных разговоров.

До слуха моего долетело звяканье ключей, и мгновение спустя из-за угла появилась миссис Бланш со сложенными на животе руками. Указав Николасу комнату, где он мог заняться снятием копий, она приказала мне следовать за ней.

Леди Елизавета сидела за огромным письменным столом, на котором были разложены книги и бумаги. В отличие от своего брата-короля и от старшей сестры Марии, в настоящее время наследницы престола, Елизавета не имела права восседать под балдахином, украшенным государственными гербами. На ней было черное платье, на голове французский чепец, из-под которого падали на плечи длинные темно-рыжие волосы, распущенные, как это и полагалось девице.

«Любопытно, — подумал я, — неужели она все еще носит траур по Екатерине Парр? Или же эта юная девушка одевается в черное в знак своей приверженности к протестантским идеям скромности и умеренности, которыми проникнута вся обстановка Хатфилда?»

Удлиненный овал лица леди Елизавета унаследовала от матери, а маленький рот и нос с горбинкой — от отца; все это делало ее внешность выразительной и запоминающейся, хотя она и не была красавицей в полном смысле этого слова. Квадратный вырез платья позволял увидеть высокую грудь почти взрослой девушки, но при этом леди Елизавета была худенькая и бледная, а под карими ее глазами лежали темные круги. Когда я вошел, она внимательно читала какой-то документ, длинные ее пальцы нервно вертели гусиное перо.

— Сержант Шардлейк, миледи, — провозгласила Бланш, и я согнулся в глубоком поклоне.

Бланш, вставшая у стола Елизаветы, не спускала с меня глаз; можно было не сомневаться: каждое слово нашей беседы будет передано Пэрри.

Несколько мгновений леди Елизавета изучающе смотрела на меня.

— Сержант Шардлейк, с тех пор как мы виделись в последний раз, прошло немало времени, — произнесла она своим чистым голосом, и на лицо ее набежала тень. — При нашей последней встрече вы выразили мне соболезнования по поводу кончины вдовствующей королевы.

— Да. То был печальный день.

— Весьма печальный. — Леди Елизавета отложила перо и негромко сказала: — Я знаю, вы верой и правдой служили этой благородной даме. Я тоже любила ее. Искренне любила, что бы там ни говорили по этому поводу. — Она испустила вздох. — Если мне не изменяет память, первая наша встреча состоялась четыре года назад? Вы тогда посетили вдовствующую королеву, которая попросила вас обсудить со мной один вопрос.

— Совершенно верно, миледи.

— Помню, я спросила у вас, каждый ли человек заслуживает, чтобы с ним поступали по справедливости, — с улыбкой изрекла леди Елизавета. — И вы ответили, что абсолютно каждый, даже самый худший из людей.

— У вас превосходная память, миледи.

Елизавета милостиво кивнула, давая понять, что слова мои ей приятны. Она и прежде любила выказывать свой ум и память. И осведомилась:

— Успешно ли продвигается приобретение земель на те деньги, что оставил мне покойный отец?