— Тем лучше для вас. Но на вашем месте я поостерегся бы переходить дорогу леди Елизавете.

— Плевать я хотел на эту дочь шлюхи! — процедил Рейнольдс. — В Норфолке всем заправляет леди Мария.

На несколько мгновений повисло молчание. Я прервал его, спросив:

— Скажите, а почему вам так хочется вздернуть на виселицу своего бывшего зятя?

— Потому что он распутник и мерзавец, как и все проклятые Болейны. Я хочу отсечь эту заразу от своей семьи, как гниющий палец.

— Насколько мне известно, мастер Рейнольдс, вы пользуетесь в Норидже немалым влиянием, — произнес я, глядя ему прямо в глаза. — А ваших внуков горожане боятся как огня. Тем не менее здесь вы бессильны. Просьба о помиловании уже отправлена в Лондон. Я только что встречался с констеблем замка, и он заверил меня, что примет все меры, дабы ко дню получения ответа мастер Болейн был жив и здоров.

Ноздри Рейнольдса презрительно дрогнули.

— Вижу, горбун, ты поднаторел в крючкотворстве. Но сколько бы ты ни учился, порядочного человека из тебя не вышло, жалкий бумажный червь. Когда ты уезжаешь?

— Скоро.

— Слава богу, мы избавимся от необходимости любоваться твоей горбатой спиной и скверной рожей. Стоит моей жене тебя увидеть, как она заливается слезами, и мне приходится отсылать ее домой. К тому же ты столь же развратен, сколь и уродлив. Трактирные слуги рассказали, что сюда каждый день таскается какая-то девица. Вместе с одноруким она запирается в твоей комнате. Представляю, какие забавы вы там устраиваете. Ты тоже принимаешь участие в этих распутных играх, долговязый? — повернулся он к Николасу.

Задетый за живое, Николас шагнул было к старику, но я расхохотался, чем взбесил Рейнольдса еще сильнее.

— Вижу, господа, вам неведомо, что такое честь! — рявкнул он. — Ни один джентльмен не стал бы такое выслушивать.

— Как видно, мастер Рейнольдс, вы переняли скверные манеры у своих внуков, — усмехнулся я. — Подобные оскорбления в ходу у невоспитанных мальчишек, а не у джентльменов. Но, как говорится, дурной пример заразителен.

Рейнольдс издал нечто вроде злобного рычания, однако взял себя в руки, повернулся и захромал прочь.

— Старая крыса! — буркнул Николас. — Меня одолевает невыносимое желание поддать ему сапогом под зад!

— Ты говоришь в точности как Барак, — усмехнулся я. — Еще одно подтверждение того, что дурной пример заразителен.

На следующий день, во вторник, я в одиночестве отправился на длительную верховую прогулку. Миновав ворота Святого Стефана, оказался за пределами города. В седле я держался намного увереннее, чем в прошлый раз. Жара стояла еще более сильная, чем пару недель назад. Оглядываясь по сторонам, я обратил внимание, сколь жалкий вид имеют всходы на полях. По обе стороны от дороги расстилалось поле, засеянное шафраном. Когда оно осталось позади, я увидел огромный участок, огороженный плетеными изгородями и канавами. Однако паслись там коровы, а не овцы. Заметив старого пастуха, сидевшего у своей хижины, я приблизился к нему.

— Да ниспошлет Господь тебе хорошего утра, добрый человек, — приветствовал я старика. — Скажи, чей это скот?

— Видно, мастер, вы приехали издалека, если об этом спрашиваете, — улыбнулся он. — Вся эта скотина принадлежит горожанам — тем, кто не может обойтись без молока. Иногда они даже покупают одну корову на две семьи. Так что это городское пастбище, а я — пастух и приглядываю за скотиной, — сообщил он не без гордости. — Всякий, кто готов платить пенни в неделю, может привести на этот выпас свою корову.

— А как быть тем, для кого это слишком дорого?

Старик с недоумением взглянул на меня.

— Нет пенни, значит нет и выпаса для коровы, — пожал он плечами. — А если скотина забредет на чужое пастбище, ее отберут, и придется платить штраф, чтобы ее вернули. Простите, сэр, вижу, один телок отошел от своей мамки слишком далеко. Надо бы его вернуть.

Отвесив мне поклон, пастух торопливо ушел, хотя я, сколько ни смотрел на пастбище, не заметил никакого отбившегося теленка. Доехав до реки, я повернул назад, размышляя на обратном пути о том, как много странностей в жизни Нориджа.

В среду я вознамерился совершить еще более длительную прогулку верхом, на этот раз в компании Николаса и Барака, а также Джозефины и Эдварда Браун. Супруги выучились ездить верхом еще в Лондоне, однако долго не практиковались и ныне были рады возможности возобновить прежние навыки. Лошадей для них мы наняли на постоялом дворе. Прогулку я устраивал отчасти из желания отблагодарить Джозефину за ее заботы. Трактирщик, стоя у ворот, проводил нас поклоном. Мастер Теобальд держался с неизменной любезностью, но я не сомневался: когда мы наконец покинем постоялый двор, он вздохнет с облегчением. «Любопытно, кто из трактирных слуг сплетничает о постояльцах со слугами старого Рейнольдса?» — подумал я, вспомнив злобные обличения старика.

Встретившись с Бараком у ворот «Голубого кабана», мы решили пересечь Епископский мост и вдоль берега реки двигаться на юг, в сторону Маусхолдского холма. Эдвард держался в седле уверенно, а Джозефина, как я заметил, поначалу слегка робела. Поцокав копытами по плитам моста, мы свернули на дорогу, которая тянулась вдоль берега. Барак вновь прицепил свою железную руку. Судя по его свежему и бодрому виду, накануне он не стал злоупотреблять пивом. Мы с Николасом были полны решимости удержать его от пьянства и сегодня.

Эдвард окинул взглядом дорогу, ведущую на вершину холма, который вблизи оказался куда более высоким и крутым, чем издали. На вершине красовался дворец графа Суррея, обнесенный высокими стенами. Далее к северу виднелись две ветряные мельницы, без устали вращавшие крыльями.

— Говорят, внутри этот дворец просто великолепен, — заметил я.

— Там сейчас никто не живет, за исключением слуг, которые присматривают за ним, — усмехнулся Эдвард. — Так же, как и в городском дворце герцога Норфолка. Последний граф Суррей построил этот дворец, желая поразить весь город. Поэтому он и выбрал такое высокое место.

— Насколько мне известно, сэр Ричард Саутвелл немало содействовал падению графа Суррея и его отца?

— Да, без него тут не обошлось. Хотя Саутвелл много лет подряд служил старому герцогу, на суде он показал, что граф Суррей, сын герцога, состоял в заговоре против короля Генриха. Саутвелл — человек без совести и чести.

Я поблагодарил Эдварда за то, что он позволил жене растирать мне спину.

— Мы оба были рады хоть чем-то отблагодарить вас, мастер Шардлейк, — ответил Браун. — Вы были к нам так добры и столь много для нас сделали.

— Вам по-прежнему приходится таскать камни, чтобы заработать на жизнь?

— Старый монастырь почти разобран, — вздохнул Эдвард. — Мы с Джозефиной не прочь вернуться в Лондон, если вы согласны помочь нам устроиться.

На красивом его лице отразилось величайшее смущение; видно было, что просить о помощи для этого человека непривычно и унизительно.

— Не сомневаюсь, что сумею найти работу для вас обоих.

— Мышка станет настоящей столичной жительницей, как и ее отец, — улыбнулась Джозефина.

— Но с переездом не стоит спешить, — добавил Эдвард, метнув в жену быстрый взгляд. — Думаю, мы переберемся в Лондон не раньше осени.

— Напишите мне, когда будете готовы двинуться в путь, — кивнул я.

Мы продолжали двигаться на юг. Склоны Маусхолдского холма, тянувшиеся слева, становились все менее крутыми; лесные заросли, покрывавшие их, сменились полями, занимавшими все пространство между рекой и пустошью. В небольшой деревушке, называемой Торп, мы отыскали харчевню и выпили пива, сидя в садике с видом на реку.

— Красивые здесь места, — заметил я.

— И все равно я была бы рада вернуться в Лондон, — ответила Джозефина. — Уверена, Мышке там будет лучше.

Муж ее смотрел в сторону пустоши, необозримой равнины, покрытой пожелтевшей от жары травой и усеянной темными точками — то были пасущиеся овцы.