— Ясно. Эй, Гарри, можно спросить у вас еще кое-что?

— Смотря что.

— Вы правда спасли мир? Я хочу сказать, спасали два последних года подряд?

Я пожал плечами.

— Типа того.

— Говорят, вы укокошили принцессу фэйре и остановили войну между Летом и Зимой, — сказал Томас.

— По большей части я спасал собственную задницу. Так уж случилось, что мир тогда был примерно в том же месте.

— Да, такое в страшном сне не приснится, — кивнул Томас. — А эти жуткие парни-демоны в феврале?

Я покачал головой.

— Они выпустили на волю довольно жуткую заразу, но это продлилось недолго. Они надеялись, что все это разрастется в один славный апокалипсис. Они понимали, что шансы на это невелики, но попытку все равно сделали.

— Как Лот, — предположил Томас.

— Пожалуй, да, похоже. Этакий Лотов геноцид.

— И вы их остановили.

— Я помог сделать это и остался при этом в живых. Впрочем, хэппи-энда не вышло.

— Почему?

— Мне не заплатили. Ни за то дело, ни за другое. На горящем обезьяньем дерьме я зарабатываю больше. Это неправильно, но это так.

Томас усмехнулся и покачал головой.

— Все равно не понимаю.

— Чего?

— Зачем вы занимаетесь всем этим.

— Чем — "этим"?

Он поерзал на остатках водительского сидения.

— Воплощением Одинокого Рейнджера. Всякий раз, как вы ввязываетесь в какую-нибудь историю, вам физиономию квасят в кровь, а зарабатываете вы на этом — дай Бог, чтобы на чистку обуви хватило. Живете вы в этой темной, холодной дыре. Живете один. У вас нет ни женщины, ни друзей, и ездите вы на этой помойной жестянке. Жалкая жизнь.

— Вы действительно так считаете? — спросил я.

— Говорю то, что вижу.

Я рассмеялся.

— А вы как думаете, зачем я этим занимаюсь?

Он пожал плечами.

— Все, на что хватает моей фантазии — это что вы либо полны какой-то мазохистской, закоренелой ненависти к себе, либо просто с катушек съехали. Версию неслыханной тупости всерьез рассматривать не будем из уважения к вам.

Я продолжал улыбаться.

— Да вы меня совсем не знаете, Томас. То есть, ни капельки.

— Мне кажется, это не так. Я видел вас в сложных обстоятельствах.

Я пожал плечами.

— Ну, видели — и что? День или два из целого года? И как правило, когда что-нибудь вот-вот убьет меня, раскатав в труху.

— А что?

— А то, что на триста шестьдесят три триста шестьдесят пятых моя жизнь совсем другая, — сказал я. — Вам про меня почти ничего не известно. Моя жизнь не сводится к магическому мочилову или креативной пиромании по всему Чикаго.

— С последним не поспоришь. Я слышал, несколько месяцев назад вы еще и в Оклахому мотались. Что-то там, связанное с торнадо и национальной лабораторией по изучению ураганов.

— Так, оказывал мелкую услугу новой Летней Леди — преследовал одного неотесанного штормового сильфа. Пришлось помотаться там в этих багги, в которых те охотятся за торнадо. Видели бы вы лицо водителя, когда до него дошло, наконец, что это торнадо нас преследует.

— Славная история, Гарри, но о чем это все говорит?

— Только о том, что вы не имеете ни малейшего представления об изрядной части моей жизни. Скажем, у меня есть друзья.

— Охотники за монстрами, оборотни и говорящий череп.

Я мотнул головой.

— Не только. Мне нравится мое жилье. Черт, да если уж на то пошло, мне нравится моя машина.

— Вам нравится эта… эта груда металлолома?

— Ну, внешне она, конечно, не слишком внушает, но на нее можно положиться. Старая боевая кляча.

Томас снова поерзал на прикрывавшем пружины коврике.

— Знаете, вы просто вынуждаете меня всерьез задуматься о третьей причине. О неслыханной тупости.

Я пожал плечами.

— Мы с Жучком умеем надрать задницу. В меру сил наших четырех цилиндров, но умеем.

Лицо у Томаса вдруг утратило всякое выражение.

— Как Сьюзен?

Хотелось бы мне хранить вот такое бесстрастное выражение лица, когда я злюсь. Хотелось бы, но получается неважно.

— А при чем здесь она?

— Вы за нее переживаете. Вы позволили ей стать частью вашей жизни. Она пострадала из-за вас. Она попала в лапы всякой дряни и едва не погибла, — он смотрел прямо перед собой, на дорогу. — Как вы живете со всем этим?

Я начал, было, злиться, но взял себя в руки. Я покосился на профиль Томаса, высвеченный стоп-сигналом едущей рядом машины — он изо всех старался казаться бесстрастным, старался сделать вид, будто его ничего не трогает. Из чего следовало: что-то трогает его — очень даже трогает. Он думал о чем-то, очень для него важном. И я догадывался, о чем. О ком.

— А как Жюстина? — спросил я.

Лицо его застыло еще сильнее.

— Это не важно.

— О'кей. Но все-таки, как Жюстина?

— Я вампир, Гарри, — слова эти прозвучали холодными как лед и все-таки не совсем уверенно. — Она моя подру… — голос его чуть дрогнул, и он попытался скрыть это, закашлявшись. — Она моя любовница. Пища. Вот как.

— А-а, — кивнул я. — Знаете, а мне она нравится. Еще с тех пор, как шантажом заставила меня помогать вам тогда, на маскараде у Бьянки. Это требует крепкого духа.

— Угу, — буркнул он. — Этого у нее есть.

— Вы с ней давно знакомы?

— Четыре года, — сказал Томас. — Почти пять.

— А еще кто-нибудь был за это время?

— Нет.

— Макдоналдс, — произнес я.

Томас удивленно повернулся ко мне.

— Что?

— Макдоналдс, — повторил я. — Я люблю перекусить в Макдоналдсе. Но даже если бы я мог себе это позволить, я бы не стал пять лет подряд обедать только там.

— О чем это вы? — спросил Томас.

— Да яснее ясного — о чем. О том, что Жюстина для вас не только пища.

Он снова повернулся ко мне и долгое мгновение смотрел на меня. Выражение лица его сделалось совсем уже далеким, глаза — не по-человечески черными.

— Пища, — сказал он. — Чего же еще?

— И чего это я вам не верю? — заявил я.

Томас все смотрел на меня, и взгляд его похолодел еще сильнее.

— Сменим тему. Вот прямо сейчас.

Я подумал и решил не искушать судьбу. Он так старался не выдать своих чувств, что я невооруженным глазом видел, сколько их кипит в нем. Если он не хотел говорить об этом, не стоило терзать его дальше.

Черт, если уж на то пошло, мне и не хотелось этого делать. Конечно, Томас — хитрозадый, скользкий тип, вызывающий у подавляющего большинства собеседников (не женщин) желание прикончить его. И раз уж у нас с ним столько общего, он против воли вызывает у меня некоторую симпатию. В общем, я не стал загонять его в угол.

С другой стороны, так недолго было и забыть о том, кто он такой, а вот этого я себе позволить никак не мог. Томас — вампир Белой Коллегии. Они не пьют кровь. Они питаются эмоциями, чувствами, высасывая с ними из своей жертвы жизненную энергию. Насколько хватает моих познаний, лучше всего для этого подходит секс; поговаривают, что их брат способен соблазнить даже святого. Я видел раз, как Томас начал кормиться, и то, что было в нем нечеловеческого, завладело им целиком. Оно превратило его в ледяное, прекрасное, белое как мрамор воплощение голода. Не самое, в общем, приятное воспоминание.

Конечно, Белые силу представляют собой куда менее значительную, нежели Красные, да и организованной агрессивности у них на порядок меньше. Нет у них и подавляющей, наводящей ужас энергии Черной Коллегии. Зато они лишены и обычных, присущих остальным вампирам слабостей. Солнечный свет не представлял для Томаса никакой угрозы, и, насколько я мог судить, кресты и другие священные символы тоже не очень-то его пугали. Однако же то, что из всех вампирских коллегий он менее всего отличались от людей, не делает Белых менее опасными. Собственно, на мой взгляд, в некотором роде угрозу они представляют собой куда как более серьезную. Ну, скажем, я хорошо знаю, что делать, когда какая-нибудь покрытая слизью сволочь из Адских закоулков бросается мне в лицо. Не так просто оставаться начеку, имея дело с кем-то, так похожим на меня самого.