Девушка поежилась.

— Может, он не слишком много заберет. Он ведь так старается сдерживаться. Не причинять мне вреда. Может, он остановится вовремя…

— Вы-то сами в это верите?

Она помолчала, прежде чем ответить.

— Это неважно, — сказала она, наконец. — Не могу же я просто стоять и смотреть, как он умирает, если я могу помочь.

— Почему нет?

Она посмотрела на меня в упор; вся ее неуверенность куда-то исчезла.

— Я люблю его.

— Вы к нему пристрастились, — поправил я.

— И это тоже, — согласилась она. — Но это ничего не меняет. Я люблю его.

— Даже если это убьет вас? — спросил я.

Она низко склонила голову, осторожно гладя Томаса по щеке.

— Конечно.

Я попытался, было, удержать ее, и тут последние крупицы энергии из серебряного пояса иссякли. Меня вдруг начало трясти. Боль от всех ссадин и ушибов прошедшего дня разом навалилась на меня. Усталость придавила плечи рюкзаком, полным свинца. Да и мысли в голове устало притихли.

Я смутно помню, как Жюстина помогла мне встать и наполовину отвела, наполовину протащила за занавеску, в пышно обставленную спальню, как она уложила меня на кровать.

— Вы ведь передадите ему, что я говорила, да? — она плакала, но улыбалась сквозь слезы. — Передадите ему мои слова? Что я люблю его?

Комната шла кругом, но я кивнул, обещая.

Она поцеловала меня в лоб и грустно улыбнулась.

— Спасибо, Гарри. Вы всегда нам помогали.

Странное что-то творилось с моим зрением: словно я смотрел на все сквозь длинный серый туннель. Я сделал попытку встать, но все, что мне удалось — это повернуть голову, и то с трудом.

Вот так все, что мне осталось — это смотреть на то, как Жюстина сбрасывает халат и выходит из комнаты — туда, к Томасу.

К своей смерти.

Бывает, ты просыпаешься, а какой-то негромкий голос у тебя в голове уверяет тебя в том, что день сегодня совсем особенный. У большинства детей такое случается: иногда на день рождения, и почти всегда в утро сочельника. Я до сих пор помню одно такое рождество: я был тогда совсем еще маленький, и отец был еще жив. Еще раз я ощутил что-то такое лет восемь или девять спустя, в утро, когда Джастин ДюМорн приехал забрать меня из детского дома. И еще раз — утром того дня, когда Джастин привез из другого детского дома Элейн.

Вот и теперь этот внутренний голос требовал, чтобы я проснулся. Кричал, что день сегодня особенный.

Псих он, этот мой внутренний голос.

Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на кровати размером с небольшой авианосец. Сквозь шторы в помещение пробивалось немного света, но недостаточно, чтобы разглядеть что-либо помимо неясных силуэтов. Тело болело от дюжины с лишним ушибов и ссадин. Горло сводило от жажды, а желудок — от голода. Одежда моя с ног до головы была заляпана кровью, если не чем-нибудь похуже, лицо поросло щетиной, волосы свалялись до состояния почти модной афропрически, и мне даже думать не хотелось, что подумают об исходящей от меня вони те, кто мог войти в любой момент. В общем, мне не мешало бы принять душ.

Я тихонько выскользнул в первую комнату — ту, с понижением и подушками. Трупа я нигде не увидел; впрочем, для этого за нами и послали Барби-шофера. Судя по темно-синему небу за ближним окном, до рассвета оставалось еще немного времени — значит, я отключался всего на несколько часов. Самое время сесть в машину и отчалить.

Я подергал дверную ручку, но дверь оказалась заперта. Я покрутил, потолкал, подергал еще — похоже, помимо пары замков ее заперли снаружи еще и на задвижку. Отпереть ее изнутри я не имел никакой возможности.

— Отлично. Что ж, тогда будем действовать как Халк, — я отошел от двери на несколько шагов, повернулся к ближней (по моему представлению) от выхода из дома стене и принялся концентрировать волю. Я не спешил, стараясь делать все обстоятельно, чтобы по возможности контролировать поток энергии.

— Мистер МакДжи, — пробормотал я, обращаясь к стене. — Настоятельно не советую вам злить меня. Вам вряд ли понравится, если я разозлюсь.

Я совсем уже собрался, было, дунуть, двинуть и разнести стену к чертовой матери, когда залязгали замки и задвижки, и дверь отворилась. Вошел Томас — вид он имел как всегда, только одежду сменил на армейские брюки и белую бумажную водолазку, поверх которых он накинул длинный кожаный плащ; в руке он держал спортивную сумку. Увидев меня, он застыл. На лице у него отобразилось нечто, чего, я полагал, я не увижу на нем никогда: стыд. Он опустил глаза, избегая моего взгляда.

— Гарри, — негромко произнес он. — Извините за дверь. Я хотел, чтобы вам никто не мешал, пока вы сами не проснетесь.

Я промолчал. Перед глазами моими стоял образ Жюстины — такой, какой я видел ее в последний раз. А потом меня захлестнул гнев — самый простой, примитивный гнев.

— Я тут принес вам одеться… полотенец всяких, — Томас опустил сумку на пол у моих ног. — Там, налево по коридору, вторая дверь — гостевая комната. Душ и все такое.

— Что Жюстина? — спросил я. Голос мой прозвучал жестко, чуть хрипло.

Он стоял молча, не поднимая взгляда.

Руки мои сами собой сжались в кулаки. До меня вдруг дошло, что я вот-вот брошусь на Томаса с голыми руками.

— Так я и знал, — сказал я и шагнул мимо него к двери. — Ладно, вымоюсь дома.

— Гарри.

Я остановился. Странный у него был голос: словно он пытался говорить с горлом, полным какой-то горькой дряни.

— Я хочу, чтобы вы знали… Жюстина… Я пытался остановиться вовремя. Я не хотел ей зла. Никогда.

— Угу, — буркнул я. — Вы хотели как лучше. Это все меняет.

Он прижал руки к животу, словно его тошнило, и низко опустил голову. Волосы упали ему на лицо.

— Я никогда не скрывал того, что я… что я хищник. Я, Гарри, никогда не притворялся, будто она значит для меня более того, чем была она на самом деле. Пищей. Вы сами знаете. И она знала. Я никому не лгал.

У меня на языке вертелось множество резких реплик на этот счет, но я сдержался.

— Прежде, чем Жюстина пошла к вам сегодня ночью, она просила передать, что любит вас.

Наверное, если бы я резанул его бензопилой, это причинило бы ему боль сильнее, чем эти мои слова. А может, и нет. Не знаю. Взгляда он на меня так и не поднял, но вздрогнул как от удара и задышал часто-часто.

— Погодите уходить. Мне надо с вами поговорить. Пожалуйста. Произошло такое…

Я шагнул в дверь. Наверное, все до единой крупицы горечи, что оставались еще во мне, я вложил в свои слова:

— У меня дела в офисе.

Он сделал шаг мне вдогонку.

— Дрезден, Мавре известно про этот дом. Ради вашей же безопасности, дождитесь хотя бы рассвета.

Черт, он говорил дело. Черт, черт. Рассвет загонит Черных в их убежища, а если у них и есть подручные из смертных, с их оружием и тактикой я уж как-нибудь справлюсь. Артуро наверняка еще не проснулся, а Мёрфи только-только одевается и собирается в спортзал. Боб вернется в самый последний момент, так что для разговора с ним мне все равно пришлось бы дожидаться рассвета. В общем, так и так, у меня имелось свободное время.

— Ладно, — буркнул я.

— Вы не против, если я скажу вам несколько вещей?

— Еще как, — сказал я. — Против.

Голос его дрогнул.

— Черт подери, вы что, думаете, я хотел этого?

— Я думаю, вы причиняли боль человеку, который любил вас. Использовали его… ее. И вообще, насколько я понимаю, вы не существуете. Вы выглядите как человек, но на деле вас нет. Мне стоило бы это с самого начала помнить.

— Гарри…

Гнев ослепил меня багровой вспышкой. Я бросил на Томаса такой взгляд через плечо, что он пошатнулся.

— И радуйтесь, Томас, что вас нет, — сказал я. — Вам крупно повезло с этим. Это единственное, что сохраняет вам жизнь.

Я вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Я распахнул ногой дверь в гостевую комнату, о которой он говорил. А потом и ей хлопнул за собой, пусть это и было чистым ребячеством. Только оказавшись в душе, я сделал глубокий вдох, заставив себя успокоиться, и пустил воду.