— Я не могу пойти на это, — сказал я. — Не сейчас.

— Гарри! — крикнул Майкл. — Стойте! Его нельзя использовать таким об…

Одна из гончих прыгнула на меня, и я поднял клинок. Последовала яркая вспышка, и руку мою пронзила острая боль. Меч дернулся в моей руке и выпал из нее на землю. Псина щелкнула зубами у меня перед носом и я отпрянул назад. Онемевшая рука повисла бесполезной плетью.

Леа рассмеялась, и серебряный смех ее рассыпался по кладбищу колокольным звоном.

— Вот! — торжествующе вскричала она, делая шаг вперед. — Я так и знала, что ты попытаешься снова обмануть меня, мой сладкий! — она ослепительно улыбнулась мне, оскалив зубы. — Мне стоило бы поблагодарить тебя, Гарри. Самой мне ни за что бы не коснуться этой вещи, когда бы тот, кто держал его в руках не осквернил его неподобающим использованием.

Черт! Надо же было свалять такого дурака!

— Нет, — пробормотал я. — Погодите. Может, обсудим это, а, крестная?

— Мы обсудим это, мой милый. И очень скоро. До встречи — вы, оба, — Леа снова рассмеялась; глаза ее сияли. А потом она повернулась, гончие сбились у ее ног, она шагнула в темноту и исчезла. Вместе с мечом.

Я стоял под дождем, усталый, замерзший, дурак-дураком.

Майкл смотрел на меня широко раскрытыми от потрясения глазами. Черити съежилась у него на руках, дрожа и постанывая.

— Гарри, — прошептал Майкл. Мне показалось, что он плачет, но слез на дожде все равно было не видно. — Боже мой, Гарри. Что вы наделали?

Все больничные помещения похожи друг на друга. Все они окрашены в приглушенные, казенные тона, все углы в них по возможности скруглены, что должно по идее создавать уют, но не создает. И пахнет в них тоже одинаково: на четверть антисептиками, на четверть холодным безразличием, на четверть ожиданием и, наконец, на последнюю четверть — неприкрытым страхом.

Черити увезли от нас сразу; Майкл ушел за ней. При всей своей застенчивости я полез в голову очереди. Пришлось, правда, извиниться перед пятилетней девочкой со сломанной рукой. Типа, извини, детка. Черепно-мозговая травма круче простого перелома.

У врача, которая обследовала меня, на груди красовалась табличка: СИММОНС. Это была дама крепкого сложения, решительного вида, с седеющими волосами, резко контрастировавшими с ее смуглой кожей. Она уселась передо мной на табуретку и пригнулась ко мне, положив руки мне на виски. Руки были большие, теплые, сильные. Я закрыл глаза.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она, опустив на мгновение руки и выкладывая на стол какие-то инструменты.

— Как будто какой-то сверхсилач швырнул меня об стену.

Она негромко усмехнулась.

— А точнее? Вам больно? Голова кружится? Тошнит?

— Да, нет, и да, немного.

— Вы ударились головой?

— Угу, — я почувствовал, как она протирает мне лоб холодной салфеткой, счищая с него кровь и слизь. Спасибо дождю, их осталось не так и много.

— М-мм… Так… Да, есть немного крови. Вы уверены, что это ваша?

Я открыл глаза и удивленно уставился на нее.

— Моя? А чья же еще?

Тетка заломила бровь, и темные глаза ее подозрительно блеснули из-под очков.

— Скажите-ка, мистер… — она покосилась на карту, — Дрезден, — она нахмурилась и пристально уставилась на меня. — Гарри Дрезден? Чародей?

Я зажмурился. При том, что в «Желтых Страницах» я единственный чародей, меня никак нельзя назвать знаменитым. А если и можно, так только печально знаменитым. Так и так, мое имя мало что говорит обычному человеку.

— Ага. Это я.

Она нахмурилась сильнее.

— Ясно. Я слышала о вас.

— Чего-нибудь хорошее?

— Ну, не совсем, — она перекрестилась. — У вас на голове нет порезов или ссадин. Я не люблю шуток, мистер Дрезден. Там ждут люди, которым нужна моя помощь.

Я против воли разинул рот.

— Нет ссадин? — я же отчетливо помнил, какая здоровенная дырища была у меня в башке, и кровь из нее заливала мне глаза и попадала в рот. Я до сих пор ощущал ее вкус. Она, эта дырка, никуда не могла деться. А если делась, то куда?

Я прикинул возможный ответ и поежился. Крестная…

— Ни одной, — подтвердила она. — Разве что несколько старых, несколько месяцев как заживших.

— Это невозможно, — сказал я скорее себе, чем ей. — Этого просто не может быть.

Она посветила мне сначала в один глаз, потом в другой. Я вздрогнул. Она взглянула мне в глаза (чисто профессионально, отстраненно — о заглядывании в душу здесь речи не шло) и покачала головой.

— У вас такое же сотрясение, как из меня Вайнона Райдер. Вставайте с этой кушетки и убирайтесь из моего кабинета. И не забудьте по дороге к выходу оплатить осмотр, — она сунула мне в руку влажную салфетку. — Смыть весь этот маскарад можете сами, мистер Дрезден. У меня и без вас полно работы.

— Но…

— И не обращайтесь в травмопункт без реальной на то необходимости.

— Но я не…

Д-р Симмонс не стала дослушивать меня до конца. Она повернулась и направилась к следующему пациенту — маленькой девочке со сломанной рукой.

Я встал и, прихрамывая, добрел до туалета. Все мое лицо было покрыто разводами запекшейся крови. В основном она задержалась в складках и морщинах, отчего лицо мое казалось старше, этакой маской из крови. На лбу, примерно на дюйм ниже корней волос, прочертила кожу бледно-розовая черта. Кожа на ней казалась совсем нежной, и когда я случайно коснулся ее салфеткой, боль была такая, что я с трудом удержался от крика. И все-таки рана затянулась. Зажила.

Магия. Штучки моей крестной. Тот ее поцелуй в лоб заживил мою рану.

Если вы считаете, что мне полагалось бы радоваться такому исцелению, значит, вы плохо представляете себе все связанные с этим осложнения. Производить магические манипуляции непосредственно с человеческим телом сложно. Чертовски сложно. Повелевать энергией, как, скажем, делал я с помощью своего талисмана, или элементарными стихиями вроде огня или ветра — сущая ерунда по сравнению с тем, что требуется, чтобы хотя бы поменять кому-то цвет волос — тем более, чтобы заставить клетки по обе стороны травмы срастись.

Исцеление было мне предупреждением. Моя крестная обладала теперь властью надо мной не только в Небывальщине, но и на земле. Я заключил договор с феей и нарушил его. Это и дало ей такую власть, и она как бы ненароком продемонстрировала ее мне, наложив на меня сложное исцеляющее заклятие так, что я этого и не заметил.

Это пугало меня больше всего. Собственно, я и так знал, что Леа куда как круче меня — а что еще ожидать от создания, обладающего тысячелетними знаниями и опытом, рожденного, чтобы заниматься волшебством, как я был рожден, чтобы дышать. И все же, пока я оставался в реальном мире, у нее не имелось передо мной преимуществ. Наш мир был для нее заграницей — точно такой же, какой был ее мир для меня.

Был. Вот именно, что был.

Блин-тарарам.

Я сдался и не пытался удержать дрожь в пальцах, вытирая лицо. Черт, у меня имелись все основания бояться. Ну и еще, я промок под дождем до нитки и промерз до костей. Я смыл кровь и встал под электрофен. Мне пришлось с десяток раз шлепнуть по кнопке, пока тот заработал.

Я как раз повернул сопло вверх, на лицо, когда в туалет вошел Столлингз, а по пятам за ним — Рудольф. Вид у Столлингза был такой, словно он не спал со времени нашей последней встречи. Одежда измялась еще сильнее, седеющая шевелюра сделалась еще седее, а усы окраской почти сравнялись с синяками под глазами. Не глядя на меня, он подошел к раковине и плеснул на лицо холодной воды.

— Дрезден, — сказал он. — До нас дошел слух, что ты в больнице.

— Привет, Джон. Как там Мёрфи?

— Спит. Мы только недавно привезли ее сюда.

Я удивленно уставился на него.

— Бог мой. Что, уже утро?

— Солнце взошло минут двадцать назад, — он подошел к соседнему фену, и тот заработал с первого нажатия кнопки. — Она не просыпалась. Врачи спорят, в коме она или напичкана лекарствами.