— Я все равно догоню тебя, — пообещал Одноухий-одноглазый.

— Перспектива выглядит радужной, — улыбнулась она. — Au revoir, детка.

Курок звонко щелкнул по пустому патроннику. Сделалось совсем тихо.

Лара успела еще, не веря своим глазам, покоситься на свой пистолет. А потом тот вампир, которого оглушил Томас, бросился на нее со спины. Не то, чтобы он нападал со скоростью молнии, но все же достаточно быстро. Я попытался крикнуть, предупреждая ее, но меня хватило лишь на слабый хрип.

Лара оглянулась-таки через плечо и попыталась увернуться, но мой окрик запоздал. Вампир схватил ее за волосы и развернул лицом к себе. А потом ударом кулака буквально выбил ее из туфель на шпильках. Сделав в воздухе почти полный оборот, она врезалась в стену. От удара она выпустила из рук пистолет; глаза ее были все еще широко раскрыты от потрясения. Из ссадин на щеке и лбу сочилась странная, бледная какая-то кровь.

Вампир встряхнулся и прыгнул к ней, приземлившись на четвереньки. Движение это было не лишено красоты, но какое-то чужое — скорее, паучье, чем кошачье. Почти ползком он подобрался к ней и, схватив за шею, прижал плечами к стене. А потом высунул длинный, кожистый язык и принялся, шипя от наслаждения, слизывать ее кровь.

Одноухий, отталкиваясь от земли здоровой рукой и извиваясь как змея, тоже подобрался к ней.

— Вторая по старшинству у Рейтов, — проскрежетал он. — И тот Белый, что нас предал. Вот теперь вы, голубчики, оба мои.

Лара сделала попытку стряхнуть вампира, лизавшего ее кровь, но сил ей явно не хватало, да и вид у нее был все еще оглушенный.

— Пошли вон!

— Моя! — повторил одноухий, откидывая ее волосы с шеи. Второй вампир без труда отвел ее руки и прижал их за запястья к стене у нее над головой.

Одноухий коснулся языком Лариных губ.

— Я покажу тебе, что такое настоящий вампир. Скоро, скоро ты увидишь все совсем в другом свете. Но и тогда останешься хороша. Сейчас, сейчас я порадуюсь…

Лара извивалась, пыталась вырваться, но взгляд ее так и не прояснялся, а движения становились все менее координированными. на лице ее проступил ничем не прикрытый испуг: вампиры навалились на нее и впились зубами в ее плоть. Теперь к ее воплям добавились омерзительные хлюпание и причмокивание.

Именно этого я и дожидался. Стоило им присосаться как следует, как я по возможности тише в несколько прыжков (не зря я все-таки занимался фехтованием) одолел разделявшее нас расстояние и с размаху воткнул шестидюймовую шпильку одной из Лариных туфель остававшемуся пока целым вампиру аккурат прямо промеж лопаток. Замах вышел что надо, да и разбег добавил энергии удару — каблук вонзился чуть левее позвоночника, прямо в истлевшее вампирское сердце.

Результат вышел ничего, хотя я бы предпочел большего. Вампир не взорвался и не рассыпался в труху. Но все же он завопил во всю мощь своих давным-давно сгнивших легких и задергался почти столь же впечатляюще, как тот, в которого шмякнулась индейка. Он повалился на землю, и на мертвом лице его застыла гримаса удивления и боли.

Одноухий чуть запоздал с реакцией. Когда он оторвал окровавленный рот от полушария левой Лариной груди, я уже держал наготове амулет моей матери и сосредоточил на нем все свое внимание, всю свою волю.

Тут такое дело: я слышал, что сила веры — просто еще один аспект той магии, которой я обыкновенно пользуюсь. Слышал я и то, что это энергия совершенно иного рода, не имеющая отношения к жизненным силам, что ощущаю я повсюду вокруг себя. И уж наверняка она вызывает у тех разнообразных созданий, с которыми мне приходится иметь дело в моей чародейской практике, совсем другую реакцию, чем обычные мои заклинания — так что, вполне возможно, они вообще никак не связаны.

Впрочем, это ровным счетом ничего не меняло. Я ведь не распятие совал в лицо этой гадине. Я держал в руке то, во что верил я сам. Пятиконечная звезда амулета символизирует пять сил вселенной — воздуха, огня, воды, земли и духовной энергии, упорядоченных человеческой мыслью, человеческой волей. Я верю в то, что те, кто умеет управлять этими силами, несут ответственность за то, чтобы использование их было направлено во благо — и силы этой моей веры вполне хватило, чтобы обрушить ее на Одноухого.

Пентаграмма вспыхнула серебристо-голубым сиянием, ярким как дневной свет. Высохшая, туго обтягивающая череп кожа Одноухого начала расползаться, а брызнувшая из трещин густая жижа немедленно загорелась тем же серебристым пламенем. Вампир завизжал и отпрянул от огня. Оставайся их двое, и они напали бы на меня с противоположных сторон, так, что свет пентаграммы мог поразить только одного. Но я лишил их такой возможности и преследовал Одноухого, держа пентаграмму перед собой и не ослабляя заряда воли.

Одноухий перекатился через продолжавшего дергаться вампира с торчавшими из груди индюшачьими ножками, и тот — возможно, младше или просто уязвимее, чем вожак, разом вспыхнул факелом, стоило лучу пентаграммы коснуться его. Мне пришлось отступить на шаг от жара, и очень скоро от него не осталось ничего, кроме пережаренной индейки.

Когда глаза мои снова немного свыклись с темнотой, Одноухого простыл и след. Я оглянулся через плечо и увидел, как обратившаяся Лара Рейт — глаза и кожа ее сияли тем же серебристо-белым светом, как и у Томаса несколько минут назад — методично превращает в кровавую кашу последнего вампира. Первыми ударами она превратила в труху его лицо, потом расплющила череп — а потом оторвала его к чертовой матери, убив его раз и навсегда.

Она медленно поднялась на ноги; взгляд ее белых глаз оставался отрешенным, лишенным чего бы ни было человеческого. По белой коже стекали струйки темно-алой, бурой и темно-зеленой жидкости, смешивавшиеся с потеками ее собственной бледно-розовой крови. Грива темных волос растрепалась и свисала беспорядочной массой. Вид у нее был разом напуганный, разъяренный — и все равно соблазнительный как черт знает что.

Голодный взгляд суккуба обратился на меня, и она сделала шаг в мою сторону. Я ослабил концентрацию воли на пентаграмме, и она погасла. Все равно против Лары она была бы бесполезна.

— Мы ведь договорились, — напомнил я. Голос мой звучал хрипло, но уверенно, хотя я не прилагал к этому никаких усилий. — Не заставляйте меня уничтожить еще и вас.

Она застыла. Неуверенность мешалась на ее лице со страхом; без высоких каблуков она разом сделалась ниже. Она пожала плечами, сцепила руки на животе и на мгновение зажмурилась. Свечение ее кожи померкло, и черты сделались менее фантастическими, более земными — но от этого не менее прекрасными. Когда она снова открыла глаза, они были уже почти человеческими.

— Моя семья, — произнесла она. — Мне нужно увезти их отсюда. Перемирие сохраняется. Вы мне поможете?

Я опустил взгляд на парализованную болью Инари. Томас не шевелился. Возможно, он уже умер.

Лара глубоко вздохнула.

— Мистер Дрезден, — сказала она. — Мне одной не защитить их. Мне необходима ваша помощь, чтобы доставить их в безопасное место. Прошу вас.

Должно быть, последние слова дались ей нелегко. И все же я сдерживал рефлекторное желание помочь ей. Идея капитально порочная, Гарри, предостерег я себя. В общем, я как мог отодвинул свою врожденную галантность в сторону и хмуро посмотрел на Лару.

Она смотрела на меня с гордо задранным вверх подбородком. Раны ее производили впечатление серьезных; должно быть, они причиняли ей сильную боль, но она не позволяла ей прочитаться на лице — за исключением короткого мгновения, когда она покосилась на Инари с Томасом, и глаза ее предательски заблестели. Слезы стекали по ее щекам, но она не позволила себе даже сморгнуть их.

— Черт, — выпалил я с омерзением к самому себе. — Пойду, подгоню машину.

Я подумал, было, не переговорить ли мне с Артуро до отъезда, но решил не делать этого. Томас с Инари были ранены, так что чем скорее им оказали бы медицинскую помощь, тем лучше. Ну и не стоило забывать о том, что одноухому удалось-таки, похоже, унести свою истлевшую задницу. Если у него имелся какой-нибудь способ потусторонней связи с мамочкой Маврой — или просто мобильник — она вполне могла уже быть на подходе с подкреплениями.