— Пять минут?

Фиц пожал плечами:

— Ну, может, семь. Или две. В этом роде.

— Блин-тарарам! — выругался я. — Правду говорил Стю: время тут просто само утекает. Так, значит, в одиннадцать у сугроба с автоматами, Фиц.

Он хмыкнул.

— Конечно, Харви. Или как тебя там, — устало произнес он.

Старые книги и старые фильмы. Черт, я не мог не помочь этому мальчишке.

Я повернулся и, стиснув зубы, пронзил по дороге несколько стен и вывалился на улицу. Небо почти окрасилось голубым, а на востоке, над озером Мичиган, светлело на глазах багровое зарево рассвета. Стоит ему сделаться оранжевым, а потом и желтым, и от меня останется одно воспоминание.

Пять минут. Или семь. Или две. Столько времени у меня оставалось на то, чтобы отыскать безопасное место. Я прикинул в уме план Чикаго, перебрал в уме ближайшие возможные убежища и выбрал единственное, куда мог добраться за несколько минут со всеми своими штучками в духе Ночного Змея и ему подобных.

Может, я еще и успею. И может, это и спасет меня от рассвета.

Я стиснул зубы, еще раз сверился со своей памятью и, говоря образно, бросился туда.

Я надеялся только, что не опоздал.

Подавляющее большинство людей, верящих в существование магии, полагают, будто она подчиняется раз и навсегда заданным законам. На деле все не так: законы эти гибки, они меняются в зависимости от времени, места, поры года и устремлений того, кто их применяет. Магия не является живым, разумным существом, однако чем-то вроде собственной души она все-таки обладает. Она растет, развивается — и в любом случае меняется.

Отдельные аспекты магии относительно устойчивы — ну, например, люди, наделенные сильными магическими способностями, всегда не в ладах с продвинутыми технологиями, — но даже и это обстоятельство на протяжении столетий хоть как-то, да менялось. Лет триста назад магический дар проявлялся в странных, причудливых окрасках свечного огня или мгновенном скисании молока (что доставляло чертовски много неприятностей чародеям, желавшим, скажем, приготовить что-нибудь молочное). А еще парой сотен лет раньше занятия магией вызывали причудливые изменения пигментации кожи, известные как чертовы отметины.

Так что невозможно предугадать, как с этим будут обстоять дела еще через несколько веков. Как знать, может, побочным эффектом магических способностей станут привлекательная наружность и успех у противоположного пола — впрочем, не могу сказать, чтобы в описываемый момент меня беспокоило именно это.

Ну, сами понимаете. Меня больше беспокоило, смогу ли я пережить следующие несколько минут.

В общем, я клоню к тому, что рассвет — по всеобщему убеждению, конечно, — несет конец всякому злу. Что это свет, побеждающий тьму, — так ведь?

Можно сказать и так. Ну, по крайней мере в некоторых случаях. Однако по большей части это просто рассвет. Это часть суток, характеризующая взаимное положение определенных небесных тел. То есть с самим солнцем, выползающим из-за горизонта, не связано никакой магии — ни черной, ни белой. Если таковая и имеется, я, во всяком случае, о ней не слыхал. Рассвет вовсе не очищает Добро от Зла.

Он просто очищает — все без разбора. И в этом-то и заключалась моя проблема.

Как-то не рассчитаны духи на то, чтобы ошиваться в мире смертных — если, конечно, не найти для этой цели подходящего тела. Мне полагалось бы находиться на том Кармайкловом поезде, или в Раю, или в Аду, или в Валгалле... где-то в таком роде. Духи состоят из энергии — на 99,9 процента из чистой, замечательно питательной магии. И подмены ее не допускают.

Духи сосуществуют с рассветом примерно так же, как сосуществуют микробы и щелочь. Силы обновления, омывающие планету с началом каждого нового дня, несут с собой и мощный заряд магии, неумолимо смывающий даже самые сильные из состряпанных смертными заклятий, если только те не защищены соответствующим образом.

Бродячий дух, застигнутый рассветом, просто растворяется. И тут не спастись, просто став в тень, — это защитит не больше, чем если бы вы прятались у себя на кухне от несущегося на вас цунами. Для спасения необходимо найти по-настоящему безопасное место, укрытое и укрепленное, способное противостоять магическим энергиям рассвета.

В конце концов, я ведь превратился в призрака, так? Вот я и поспешил в единственное место, которое, как мне казалось, могло меня защитить и куда у меня имелся шанс успеть.

Я поспешил к своей могиле.

Да, у меня есть собственная могила, выкопанная, с установленным надгробным камнем, готовая меня принять. Ее мне подарила одна из моих врагинь... даже странно, по прошествии нескольких лет она кажется мне и вполовину не такой страшной, как тогда. Врагиня обставила подарок с большой помпой, на глазах у собравшихся сливок сверхъестественного общества, вручив мне это обещание смертной угрозы и продемонстрировав заодно свои возможности в мире смертных, — и правда, чтобы раздобыть участок на престижном чикагском кладбище, да еще и оставить при этом на нем зияющую могилу, требуются неплохие связи. Уж не знаю, угрозой ли, подкупом, но она добилась того, что моя могила оставалась в таком состоянии на кладбище Грейсленд уже довольно много лет.

И наконец у нее появился шанс послужить чем-то полезным помимо места для философских размышлений.

Я еще раз проделал трюк сэра Стюарта с исчезанием и убедился, что не в состоянии прыгнуть дальше чем на триста ярдов. Что ж, даже так это было на порядок быстрее простого бега, а на поверку оказалось и не так утомительно, как я думал. Собственно, больше всего это напоминало мои утренние пробежки, только вместо шагов я перемещался длинными скачками, повторяя их снова и снова, от точки «А» до точки «Б».

Я просочился сквозь входные ворота кладбища Грейсленд, сделал еще два прыжка, нашел нужное мне место рядом с большим мавзолеем, напоминающим античный храм, и броском, которому позавидовал бы профессионал-бейсболист, устремился прямехонько в темневшее отверстие. Мое нематериальное тело перемахнуло через невысокий снежный бруствер, окружавший могилу, и я рухнул в прохладную, тенистую яму приготовленной для меня могилы.

Лучи солнечного света скользнули по земле спустя всего несколько секунд. Я слышал их, ощущал их — примерно так же, как ощущал как-то раз небольшое землетрясение в штате Вашингтон. На мгновение в воздухе повис резкий, отчетливый, чистый звук, напоминавший эхо большого колокола. Я закрыл глаза и вжался в стенку могилы, по моим расчетам, самую тенистую.

Я выждал несколько секунд.

Ничего не происходило.

В моей могиле царили тишина, покой и прохлада. Здесь было... право слово, довольно комфортно. Ну, я хочу сказать, по телевизору и в кино показывают всякие штуки насчет лежания в фобу, и это всегда какие-то страсти. Мне приходилось несколько раз оказываться у своей могилы, и это непременно действовало мне на нервы. Должно быть, я благополучно миновал эту стадию.

Смерть страшит, только если смотреть на нее с одной стороны.

Я сидел, прижавшись спиной и затылком к стенке могилы, вытянув ноги и блаженно закрыв глаза. Здесь было тихо, если не считать шелеста ветра в ветвях деревьев и далеких городских шумов: машин, гудков, музыки, сирен, строек, поездов надземки. Ну, еще редких птиц, избравших Грейс-ленд своим домом.

Даже не припомню, когда мне было так спокойно в последний раз...

Так мирно. Так приятно.

И так свободно. Никакой необходимости что-то делать. Возможность отдыхать сколько душе угодно. Возможность хотя бы на время отвернуться от переполнявших мою память жутких воспоминаний, от не дававших покоя забот.

Некоторое время я сидел так, закрыв глаза, целиком отдавшись тишине и покою.

— Вы новенький, — произнес негромкий, спокойный голос.

Я недовольно открыл глаза: кой черт кому-то понадобилось нарушать мой покой уже через несколько минут, — и тут же нахмурился, увидев, что небо почти полностью потемнело, только на западе еще немного светилось фиолетовым.