Он посмотрел прямо на меня и произнёс:

— Множество, множество Мантий надевают — или снимают — в ночь на Хэллоуин, чародей.

— Ты имеешь ввиду маски? — нахмурился я.

— Маски, Мантии, — ответил Крингл. — Какая разница?

А затем подмигнул мне.

На краткую долю секунды тени, которые отбрасывали башня и домик в свете наступающего утра позади нас, казалось, стеклись вместе. Глаз, которым он моргнул, исчез за полоской тени и чем-то, похожим на широкий шрам. Его лицо стало более худощавым, и на это мгновение я увидел таящиеся в Крингле волчьи черты Ваддерунга.

Я сел прямо, уставившись на него.

Крингл закончил моргать, беспечно повернулся и пошагал вниз по холму, напевая себе под нос «К нам едет Санта-Клаус» урчащим басом.

Я так и продолжал сидеть, уставившись ему вслед.

— Сукин сын. — проворчал я про себя.

Я поднялся и обернулся армейским одеялом перед тем, как зайти в домик. Я почувствовал запах кофе и супа, а мой живот изъявил сильную потребность в обеих этих жидкостях.

В очаге горел огонь, возле которого стояла моя кофейная кружка. Над огнём кипел и котелок с супом. Он наверняка варился из запаса супов-полуфабрикатов, но я достаточно проголодался, чтобы не привередничать. И, похоже, все разделяли моё мнение в этом вопросе.

Храпящего Томаса устроили на одной из раскладушек. Жюстина устроилась позади него, уткнувшись лицом ему в спину. Оба хотя бы вымыли лица и руки. Мак дремал на другой кушетке, голый по пояс, его грудь и живот очевидно отмывали от грязи — а также от крови, чтобы вылечить раны.

Сариссы не было. Молли не было. Хвата не было. Я был уверен, что они ушли вместе.

Кэррин сидела возле очага, уставившись в огонь и держа в руках чашку кофе. Рядом с ней сидел Мыш. Когда я вошёл, он посмотрел на меня и завилял хвостом.

— Это ты оставила одеяло? — тихо спросил я.

— Как только мы развели огонь, — ответила она. — Я полагаю, что уже могу сходить за твоим пыльником.

— Сейчас я бы смотрелся в нем как эксгибиционист, — пошутил я.

Она слегка улыбнулась и передала мне две кружки. Я посмотрел в них. В одной был кофе, в другой суп-полуфабрикат. Затем она вручила мне походную вилку к супу.

— Я понимаю, что это немного, — сказала она.

— Не беспокойся, — ответил я и сел напротив неё, чтобы уделить должное внимание обеим кружкам. Тепло от супа и кофе разлилось по желудку, и я впервые почувствовал себя человеком за… какое-то время. У меня всё болело. Не то чтобы это было приятно, но это были честно заработанные раны.

— Господи, Дрезден, — сказала Кэррин. — Ты мог хотя бы руки помыть.

Она взяла салфетку и наклонилась, чтобы оттереть мои руки. Мой желудок запротестовал против перерыва в принятии пищи, но я отставил кружки в сторону и позволил ей за мной ухаживать.

Она терпеливо очистила мои руки, потратив пару салфеток.

— Теперь наклонись, — велела она.

Я так и сделал.

Она взяла чистую салфетку и вытерла мне лицо, медленно и осторожно, чтобы не потревожить царапины и порезы. Было немного больно, когда она очищала одну из них, но в итоге я почувствовал себя лучше. Иногда правильные для тебя в долгой перспективе вещи немного ранят, когда ты впервые с ними сталкиваешься.

— Ну вот, — сказала она секунду спустя. — Теперь ты почти похож на человека…

Она осеклась и опустила взгляд.

— Я имела в виду…

— Я знаю, что ты имела в виду, — произнёс я.

— Ага.

Огонь в очаге потрескивал.

— А что с Маком? — спросил я.

Кэррин взглянула на него.

— Мэб, — ответила она. — Она просто зашла сюда несколько минут назад и посмотрела на него. Затем, перед тем как кто-то успел что-то сделать, она сорвала с него повязку, влезла пальцами в рану и достала пулю. И бросила её ему прямо на грудь.

— Значит, теперь он цел, — отметил я.

— Ага. Рана начала затягиваться через минуту после того, как она ушла. Но помнишь, как его потрепало тогда в баре? Почему его раны и теперь не исцелились до вмешательства Мэб?

Я потряс головой:

— Может быть, потому, что он был в сознании.

— Он действительно отказался от обезболивающего. Мне тогда это показалось странным, — пробормотала Кэррин. — Что он такое?

Я пожал плечами:

— Спроси его.

— Я так и сделала, — сказала она мне. — Как раз перед тем, как он отключился.

— И что он сказал?

— Он сказал: «Я извне».

Я хмыкнул.

— Как ты думаешь, что это значит? — спросила меня Кэррин.

Я обдумал это:

— Возможно, это значит, что он извне.

— И мы вот так это оставим? — спросила она.

— Он хочет именно этого, — сказал я. — Думаешь, нам надо начать его пытать?

— Ты прав, — ответила она и вздохнула. — Наверное, вместо этого лучше дадим ему отдохнуть.

— Наверное, нам следует позволить ему и дальше варить пиво, — сказал я. — А как Томас?

— Проснулся. Поел, — она нахмурилась и уточнила:

— Ел суп. Спит уже пару часов. Эта костяная штуковина чуть не порвала его на клочки.

— Всегда есть кто-то больше тебя, — произнёс я.

Она вперила в меня взгляд.

— Для кого-то это более справедливо, чем для остальных, — уточнил я.

Она закатила глаза.

— Ну, — сказал я минуту спустя.

— Ну, — сказала она.

— Эмм. Нам нужно поговорить?

— Насчёт чего?

Мыш оглядел нас по очереди и с надеждой завилял хвостом.

— Тихо ты, — сказал я и почесал ему уши. — Тебя одолел плохой костяной парень? Черити слишком тебя раскормила? Эта схватка, должно быть, напоминала поединок Скуби-Ду с Привидением Скуби-Печенья.

Мыш радостно и беззаботно улыбнулся, всё ещё виляя хвостом.

— Не наседай так не него, — сказала Кэррин. — Всегда есть кто-то больше тебя.

Она встряхнула головой и произнесла:

— Вау, да мы просто как дети. Цепляемся за любой повод, чтобы не говорить об этом прямо сейчас.

Мой суп слегка булькнул в чашке.

— Эмм, — сказал я. — Ага, — и сглотнул. — Мы… мы поцеловались.

— Есть даже песня про то, что это значит, — сказала Кэррин.

— Ага. Только я не пою.

Она сделала паузу, словно её суп тоже внезапно начал вытворять в кружке выкрутасы.

Затем она продолжила, очень осторожно:

— Есть определённые факторы…

— Вроде Кинкейда, — сказал я без тепла, но и без обиды.

— Кинкейд не относится к этим факторам, — возразила она. — Больше не относится.

— Ох, — сказал я, немного удивлённый.

— Дело в тебе, Гарри.

— Я почему-то был глубоко уверен, что окажусь одним из этих факторов.

— Ага, — произнесла Кэррин. — Только… не против тебя.

Она взяла меня за руки:

— Я увидела в тебе за прошедший день нечто, что… меня обеспокоило.

— Обеспокоило.

— Испугало до чёртиков, — спокойно уточнила она. — Твоя Зимняя Мантия. Ты не меняешься. Ты уже изменился.

Я немного похолодел:

— Что ты имеешь в виду? Сегодня ночью? Чёрт возьми, Кэррин, когда мы не уделывали монстров и не калечили кого-нибудь?

— Мы всегда это делали, — сказала она. — Но раньше тебя это всегда пугало. Ты всё равно делал то, что должно, но тебе было страшно. И это было вполне естественно.

— Ну и? — спросил я. — Чем сегодняшняя ночь отличалась от предыдущей?

— Тем, как твой волшебный посох упирался в меня сзади, — криво ухмыльнулась она.

— Ох, — сказал я. — Ты серьёзно?

— Ага, женщины такое замечают.

А я вот не заметил.

Я сглотнул.

— Это просто… Кэррин, эта штука почти никогда не поступает опрометчиво. И никогда ничего не решает за меня.

— Никогда не понимала, почему мужики так делают, — сказала она.

— Делают что?

— Говорят о своих гениталиях так, будто они какое-то отдельное существо. Что-то вроде управляющего разумом паразита, — она встряхнула головой. — Это просто ты, Гарри. Всё это ты. И часть тебя, которой чертовски нравилось происходящее.

— И это плохо? — спросил я.