Машина загрохотала мотором, поползла по битому кирпичу. Редкие пешеходы вылезали на свет из подвалов разрушенных зданий и короткими перебежками добирались до соседних руин.
— Знаю, о чем ты подумал, — сказал Эрнест, — только флакер неисправен. Мать его с порошком помыла. Все равно выше деревьев гражданские теперь не летают. Теперь вообще никто не летает.
На горизонте появились дома, завернутые в белые полотнища, словно в саваны. Дорога не то, чтоб выровнялась, но стала яснее проступать между бордюров. Оскар заметил работающий магазин и женщину, несущую по тротуару кастрюлю. Машина ехала по пустой Москве, объезжая руины.
— Нас теперь «аптекари» не пасут, — сообщил Эрнест. — Все затаились, даже «Интермед» сменил название. Теперь они производят сосиски вместо таблеток. Штаб-квартиру во Флориде разбомбили, сравняли с дерьмом. Офисы по всему миру закрылись. Все притаились: и власти, и полицейские. А друиды — так больше всех. Все ждут.
— Чего?…
— Тебя, — хмыкнул Эрнест. — Ждут, что ты вернешься и объяснишь, какого черта мы еще не в раю. Папаша отказался ехать в Израиль. Тоже ждет. Хочет ехать вместе с тобой. Мамаша с сестрицами ждут. Открыли школу в Академгородке. От скуки. Учат детей считать и писать. Через неделю дети все забывают, они снова учат. Сонька отказалась ходить в универ, ее достали расспросами о тебе. С тех пор, как ты пропал, Лео увлекся политикой. Зачитывается биографией Наполеона. Мать считает, что его надо показать врачу. А ты?
— Что я?
— Оскар, проснись! У тебя что-то случилось?..
— Все в порядке.
— Тогда реагируй адекватно.
— На что я должен реагировать?
— Я же говорю: Лео считает себя мессией. Закончится война, его позовут сесть на трон.
— Она не закончится никогда, малыш. Потому что это не война, а сумасшествие, которое непредсказуемо.
— Все человечество — сумасшествие! Мамаша считает, что нормальные люди едут в Израиль. Оскар, пока мы пробовали к тебе прозвониться, попали на дольменологов, которых ты сшиб с хроно-константы. Ребята сказали, что у них нет проблем. Только они не поняли, кого благодарить. Мы сказали, что тоже не поняли. Мы правильно сделали? Оскар… — граф подозрительно посмотрел на своего пассажира. — Все-таки что-то случилось. Ты на свой портрет не похож. Быстро говори, что!
— У тебя французский акцент. У тебя всегда акцент, когда нервничаешь. А нервничаешь напрасно, потому что я уже здесь.
— Тогда думай, что делать. От Флориды остался только дольмен. Он никем не охраняется, никому не нужен. Если ты собьешь его с константы как промзону…
— Как себя чувствует папа?
— Никак, — огрызнулся граф. — Молчит.
— Надо с ним посоветоваться, прежде чем принять решение.
— Он перестал разговаривать, когда посылка с шоколадом пришла.
— Что за посылка?
— Тебе… от Валерьяна Романовича из Лондона. Благодарит за что-то тебя. Спрашивает, как дела. Хочет, чтоб ты тоже ему писал. Мы не показали письмо родителям. Девчонки шоколад сразу съели. Сказали, что ты бы их все равно угостил. Мы хотели, чтоб папа про письмо не узнал, но он как будто читал его. О том, что жена Романыча заболела, о том, что ей неудачно сделали операцию… Какое тебе дело? Это же не твоя семья, значит и не твои проблемы.
— Что за проблемы?
— Что с тобой говорить… — отмахнулся Эрнест, — если ты не понимаешь сущности происходящего. Эзоты спрятались не просто так. Сейчас из порталов приходят люди, у которых они покупали технологии. Прилетают с орбитальных баз на своих тарелках, привозят мутантов, которые тоже называют себя людьми. Они хотят судиться, потому что авторские права были куплены под давлением. Сейчас легко доказать, что эзоты и на дольмен не имеют права. Они лишились своего Ангела-Покровителя и не знают, как спасти шкуру. Оказывается, эзоты обокрали человечество на миллион лет вперед. Все говорят, что именно из-за них мы влетели в волну. Все хотят бить им морды. Говорят, что нас ожидало интересное будущее, если б эти гады не начали войну за справедливость.
— Я здесь не затем, чтобы мстить.
— А зачем? Хотел убедиться, что мы в прекрасном здоровье? Что мы не спятили до сих пор? — обиделся граф. — Да если б не я, они бы уже ехали в свой Израиль, как тот… — граф указал на красный автомобиль, который нарезал круги на дорожной развязке. Заезжал на эстакаду, спускался с нее, пропадал под мостом и снова выкатывался наверх. — Сколько раз еду — здесь всегда кого-нибудь клинит. А главное, им не помочь. Останови, спроси куда едет — услышишь такую дурь…
— Пушка на капоте тебе зачем?
— Отца позлить, — ответил Эрнест.
— Только врать не надо. Я вижу, что из устройства постреливали.
— Не постреливали, а прожигали дорогу в бетонных стенах. Хорошая пушка, кстати. Новые сосисочники перегородили заборами все Подмосковье. Теперь только я умею здесь ездить. А кто-то не хотел меня учить… — злорадствовал граф, — кто-то говорил, что я тупой и педали путаю. Теперь на блокпостах шкуру спускают с живого человека, а меня… меня они просто не видят. С тех пор, как ты сгинул, аннулировали турнир. С тех пор, как аннулировали турнир, я снова перестал существовать для вашей цивилизации.
— Не злоупотребляй этим свойством. Сколько раз говорил: патрули на дороге видят не человека, а функцию. Заиграешься — превратишься в функцию и попадешься, как все.
— Оскар, где ты был? — нервничал граф. — И вернулся для чего? Чтоб помочь или поругаться? Что ты собираешься делать с дольменом?
— Что я могу сделать? Сейчас твое время. Ты должен принять решение.
— Какое решение?
— Правильное, Эрни. Правильное и ответственное! Одному тебе известное решение. Не исключено, что жестокое. Дать этому миру сойти с ума или нет, решить можешь только ты, потому что я — такая же отработанная функция. Сумасшествие имеет разные формы, но суть дела от этого не меняется. Во мне, как в эзотах, заложен код войны, которая ведет к концу. Только ты от него свободен.
— Значит… ты отдашь Греаль мне, а не Левке?
— Зачем он тебе?
— Послушай, ты!.. — психанул граф и остановил машину. — Хватит воспитывать из меня хорошего мальчика! Левка мессия, а не я. Все знают! И нечего делать вид, что я вам всем дорог! Нечего изображать, как вы любите меня, потому что это смешно. Хочешь, скажу, что я буду делать с Греалем? Переиграю финал, получу салатницу и посажу в нее жопой каждого, кто скажет, что у меня кривая подача!
— Что потом?
— Не твое дело! И не лезь в мою жизнь, потому что она тебе безразлична!
— Но я хочу знать, как ты распорядишься миром, который получишь.
Эрнест уронил голову на руль и расплакался.
— Если б ты знал, как я одинок… Если б ты только мог почувствовать это! Когда я получу Греаль, то начну жизнь сначала. Я так хочу… так мечтаю просто пожить. Ты ведь знаешь, что такое быть сиротой. Должен понимать меня лучше других, а вместо этого издеваешься!..
— Ну, перестань…
— Хочу быть маленьким и тупым! Хочу, чтоб мама кормила меня с ложечки, чтоб сестры играли со мной… Алиска рассказывала, как мечтала о брате, которого возьмет с собой на рыбалку. Я хочу на рыбалку! — рыдал граф. — Хочу пять минут своей жизни побыть ребенком, вот и все, чего я хочу!
— Все нормально, малыш…
— Ты же знаешь…
— Знаю: Левка мессия, а ты раздолбай, каких свет не видел. Знаю, что человечество от тебя ничего хорошего не дождется. И о том, что твои амбиции простираются не дальше салатницы, тоже знаю. Но для того, чтобы получить Греаль, ты должен убить меня.
— Чего? — граф поднял на Оскара глаза, наполненные слезами.
— Чтобы получить прибор в окончательной сборке, а не анклав в мире хаоса, который получили рогачевские дольменологи. Сможешь меня убить — ключ твой. Ну?.. Чего смотришь?
— Убить?.. Может просто набить тебе морду?
— У сакральных игр свои правила. Они не меняются по ходу турнира.
— Я мог бы убить тебя просто так. Я готов был тебя убить…
— Убей просто так.
