— У мосье проблемы? — спросил полицейский.

От удивления Артур онемел. Паралич сковал его челюсть, но полицейский не ушел и не надел на него наручники. Он обошел Артура и встал перед ним в позе вопросительного знака.

— Мосье в порядке? Мосье нужна помощь?

— Никому не нужен старый барбос… — пожаловался Артур полицейскому.

— Спасибо, мосье, у меня уже есть собака. Славный пес.

— Как жаль.

— Можно отдать в приют, если барбос не нужен. Там подберут хозяина даже старой собаке.

— Конечно… — вздохнул Артур и совсем поник.

— Конечно! — уверенно повторил полицейский, заложил руки за спину и стал раскачиваться, задрав нос. — Старая собака умна. Обязательно найдутся люди, которые захотят ее приютить.

— А может быть вы, мосье, возьмете вторую собаку?

— Нет, — ответил полицейский, после недолгих раздумий. — Я бы взял. Супруга не одобрит.

Грустный Артур поднялся с парапета и побрел по улице. «Поделом мне. Кто я такой? Непородистый нелегал, — рассуждал он. — Инохрональный выползень и документов у меня никаких. Таких, как я, на базаре за цент корзина. Надо было остаться в лесу с ребятами. Вот, дурак! Тащиться из Европы в Америку, а потом из Америки в Европу, чтобы узнать, что ты никому не нужен. Дворняга плешивая. Куда я прусь? Где меня ждут?» — подумал Артур и понял, что уже никуда не идет, а стоит посреди тротуара. Он обернулся, увидел портовые огни и улицу, спускающуюся к воде. Он увидел бассейн, освещенный огнями, и пристань. Увидел и встал, как вкопанный, словно кто-то окликнул его. Словно кто-то позвал из дремучего леса протяжной дудочкой. В акваторию порта опускалась изумрудная звезда. Оторвалась от неба и медленно падала на воду. Артур не видел вокруг ничего кроме ее изумрудного света. Не видел яхты, не видел мачты, не видел порта и причалов тоже не видел. В тот момент Артур не увидел бы даже полицейского с пистолетом, нацеленным ему в лоб. Изумрудная звездочка склонилась к воде, и море поймало ее отражение.

— Чтоб я сдох… — прошептал Артур. — Что б меня блохи без хлеба сожрали, если это не глюк! — он не мог глаза оторвать от зеленой звезды, но та, не дойдя до причала, вдруг замерла и внезапно рванула прочь, оставив после себя размазанный шлейф кометы.

— Согласен ли ты, Человек, что мир — это не то, что ты видишь глазами? — спросил Валех.

— Не знаю, Ангел. Покажи мне, как выглядит мир настоящий, и я сравню его с тем, что вижу.

— Согласен ли ты, Человек, что жизнь, прожитая тобою — не то, что предъявляет тебе твоя память?

— Покажи мне, Ангел, мою настоящую жизнь, тогда я смогу сказать тебе точно.

— Уверен ли ты, Человек, что действительно хочешь видеть что-нибудь, кроме Вселенной внутри себя? Не кажется ли тебе, что ты огорчишься увиденному?

— А что у меня есть, кроме этой Вселенной, Ангел мой? Старый шкаф с кринолинами и рыцарскими доспехами… да чернильница на полке, из которой торчит перо? Как ты думаешь, Ангел, если Человеку придется выбирать, он выберет подстилку, побитую молью? Или, может, он предпочтет Вселенной ночной горшок?

— Без сомнений и колебаний, — ответил Ангел. — Потому что самый презренный горшок у него могут отнять. И тогда Человек встанет на защиту горшка, и будет война, и он победит, и возвысится над страхом своим. А кому нужна Вселенная, что вращается внутри твоей головы? Ее звезды не светят мореходам и не будят фантазии будущих космонавтов. Ты в ней один, беспомощный и бессмысленный, распростерся из вечности в вечность, и никто не сможет запечатлеть тебя парящим на фоне звезд. Но пока ты паришь, моль сожрет твои кринолины и коврики. Что ты будешь делать, Человек, когда поймешь, что можешь потерять себя на Земле?

— Не мне, Человеку обездоленному со всех сторон, жалеть для моли старые тряпки. Я останусь жить во Вселенной и отращу себе белые крылья, чтобы ярче парить на фоне космической бездны. Я зажгу над своей головою нимб, чтобы освещал мне дорогу. А что будет делать моль, когда сожрет все и проголодается снова? Она будет слушать твои наставления, Ангел мой, потому что кроме моли наставлять тебе будет некого.

— Нет, Человек! Когда моль сожрет кринолины, она примется за твои крылья. За твои прекрасные белые крылья, распростертые в бесконечность, Человек, парящий над бездной.

— Все верно! Все именно так! Правильно, — согласился Оскар. — Деев, не ты дурак, а я. Потому что именно так я бы и поступил, если б хотел зайти в порт, когда на берегу сидит не особенно умный, но очень самоуверенный наблюдатель. Я б один раз сканировал взгляд этого идиота… — Оскар посмотрел на взмыленного Артура. — Всю дорогу бежал?

— Так я ж думал… Ты ж просил…

— Все правильно, Деев, ты думал. Это я неизвестно чем занимаюсь здесь, пока эзотерики прессуют Учителя. Конечно, они сканировали глаз и усекали меня за сто миль. Конечно. Надо менять параметры и заново начинать работу. Эх, черт! — сказал он, в сердцах срывая лампочку с потолочной балки. — И сигнализацию надо менять. Если б я сразу подумал… Если б не был таким глупцом!

— Так я могу последить…

— Теперь они и тебя сканировали. Вот только как вычислили, не знаю. Может быть, ты был у них в базе данных? А может… Теперь уж лодка не зайдет в порт, пока ты сидишь у причалов.

— Можно Танечку попросить.

— Деев, ты не понял главного. Инженер, который делал навигацию лодки, умнее меня. Я не могу соревноваться с ним, я могу только его обхитрить. А чтобы обхитрить, неплохо бы понимать его логику. Значит, все это время лодка заходила в порт, и это зрелище наблюдали все, кому не лень, кроме мистера Шутова.

— А что ты сделаешь, когда поймаешь лодку? Тебя же посадят за ограбление.

— Не думаю. Я покупал эту лодку и дарственную еще не оформил. Не успел оформить, — уточнил Оскар, — как лодку свистнули.

— Кто?

— Те, кому она была предназначена.

— Ну, это уж чересчур, — решил Деев, — свистнуть лодку раньше, чем получить в подарок. Слышишь… Тати говорила, что отчим подарил ей катер.

— На котором разгуливают по морю ее многочисленные друзья. У Тати друзей больше, чем мест на борту, и они никогда не нагуляются на халяву. Нет, Деев, нет! «Рафинад» надо брать с берега. С воды это сделать сложнее. Хотя… благодаря тебе я уже поработал с динамичным порталом. Нет! — повторил он. — Идея должна быть радикальной, а пока все оставим, как есть. И ловушки с крыши убирать не будем. Пусть думают, что я ничего не понял. Пусть ходят в порт по ночам.

— А я? Можно я с вами останусь?

— Ты, Деев, поедешь искать себе счастья и приключений. Только штаны поменяй. Больно они у тебя вопиющие.

Первая идея, пришедшая в голову физика, касалась пробелов в фундаментальном образовании, которым он, в глубине души, до сих пор лишь гордился. Оскар никогда не увлекался биологией и до сих пор даже не задумывался об этом серьезно. Он не знал, может ли меняться в течение жизни рисунок радужной оболочки. Опытным путем он установил, что излучение, идущее от глаз человека, также уникально. Даже если человек искусственно менял частоту и хронал, излучение взгляда оставалось неповторимым и уникальным информационным архивом, в котором записано больше, чем в генетическом коде. Но можно ли его изменить искусственным способом, Оскар не знал и никогда не работал над этой проблемой, но ощущение скорой разгадки щекотало нервы. «Конечно, излучение, — пришел к выводу Оскар. — Притом, особые его характеристики. Никогда не узнаешь, какие именно. Понятное дело, что наша шайка единомышленников имеет какую-то общую частоту. По этой схеме я не могу просить никого из знакомых, даже незнакомых людей не могу просить подежурить в порту за меня, потому что волей-неволей передам частоту, которая вбита в программу безопасности «Рафинада».

Отправив Артура, Оскар решил прогуляться, но ноги сами привели его в порт. Он нашел место вблизи бассейна, сел на бордюрный камень, как бездомный барбос, но не привлек к себе внимания прохожих. Его скромной персоной интересовалась лишь маленькая собачка, которую хозяйка тащила на поводке. Собачку привлекал всякий хлам на тротуаре, среди которого Оскар не стал исключением. На секунду животное остановилось возле его ботинка, взглянуло в глаза и быстро-быстро засеменило к хозяйке.