— Так ты пропустишь самое интересное. Ты не увидишь, как дьявольский огонь сметет с земли все бренное и нечестивое. Науке жить и умирать в слепоте успешно обучают в школе. Я учил тебя видеть.

— Когда на Земле настанет последний день человечества, я возьму удобное кресло, заберусь на самую высокую гору, и буду наблюдать, как дьявольский огонь сметает с лица земли все живое.

— Пока ты будешь тащить кресло на гору, все закончится. Науке устроиться в жизни с комфортом не учат нигде. Надо сразу родиться на высокой горе. Когда настанет последний день, там негде будет поставить даже одноногую табуретку.

— Когда настанет последний день, мне будет все равно, Валех. Огонь придет за каждым из нас. В длинной очереди на тот свет найдется мой скромный номерок, заранее записанный на ладони.

— Так ты не поймешь великого назначения огня, сметающего с земли все живое. А, не поняв, не сможешь сказать, что жизнь твоя состоялась. Я не учил тебя равнодушию, ибо равнодушие удел идиотов. Заняв свое место в огромной очереди отбывающих в лучший мир, ты не узнаешь главного: что делала в худшем мире все эти годы.

— Когда настанет день, я спрошу об этом тебя. Я спрошу, что мне делать, когда наступит последний день человечества, если не упасть мордой в грязь, не устроить себе огненное шоу, не уподобиться идиоту, заняв какую-то очередь. Я признаюсь, что не помню, чему ты меня учил, Валех, а ты простишь меня и повторишь еще раз.

— Когда настанет последний день человечества, — сказал Валех, — ты должна будешь думать о завтрашнем дне. Даже если завтрашний день не будет иметь никакого отношения к человечеству. Ты должна будешь знать, что он придет все равно. Не надо его бояться. Надо быть просто к нему готовой.

Основной вопрос жизненной философии Натана Боровского остался без ответа: не сделал ли он глупость, попросив о помощи Саву Некрасова, и не стоит ли предупредить Оскара о глупости, которую он, вероятнее всего, сделал? В этом нелепом сомнении Натан Валерьянович забылся, а утром возле его кровати сидел Эрнест, завязывая шнурки на дырявых кроссовках.

— Подъем, дядя Натан. У Юльки похмело. Машина наша.

— Сначала надо позвонить тренеру и как-нибудь объяснить твое безобразное поведение. Нелишне бы перед ним извиниться, если конечно ты планируешь заниматься спортом.

— С этим ослом? Ни за что!

— Разве у тебя есть выбор?

— У меня есть принцип, — заявил мальчишка, — с лузерами не связываться. И еще… теперь у меня есть тренер. Настоящий. Он нашел меня, и он согласился делать меня чемпионом. Тебе надо расписаться в контракте. Поедем, а то опоздаем.

Натан Валерьянович встал с кровати.

— Какой еще тренер? Я должен с ним познакомиться. Я должен прочесть контракт.

— Тогда натягивай штаны побыстрее!

Профессор пошел к гардеробу. Будущий чемпион поднял с пола профессорские штаны и понес за ним.

— Я ничего не подпишу, пока не прочту все пункты вашего договора. Как ты мог без меня… Эрнест! Никаких контрактов не будет, пока я не познакомлюсь с твоим новым тренером.

Натан Валерьянович судорожно искал в шкафу брюки, которые Эрни держал в руках.

— Замечательно, — сказал мальчик. — Он тоже хочет на тебя посмотреть. Сказал: иди за мамашкой, если хочешь все по серьезному, на худой конец, сойдет и папашка.

— Эрнест! — возмутился Натан, застегивая рубашку. — Раньше, чем мы куда-то поедем, я хочу, чтобы ты мне ответил на некоторые вопросы. От того, что именно ты ответишь, будет зависеть наша с тобой дальнейшая жизнь. От того, до чего мы с тобой договоримся, будет зависеть, как я буду относиться к тебе. Как к капризному ребенку, которому не хватает отцовского ремня или…

— Пуговицу… — обратил внимание Эрнест.

— …или как к взрослому, разумному человеку.

— Пуговицу застегни нормально, у тебя лишняя петля на воротнике. Ай… дай, я тебя застегну.

— Мне не нравятся твои договора за моей спиной.

— Будешь бухтеть — останешься дома, — пригрозил крошка-граф. — На такси доеду.

— Я сказал тебе свое слово.

— Давай быстрее. Нету времени.

Довольно злой и не очень проснувшийся Натан Валерьянович, не успел сварить себе кофе и выкурить сигарету, как Эрнест собрал сумку.

— Послушай меня, сынок… — сказал профессор, завязывая шнурки на ботинках.

— Мне приятно, когда ты говоришь «сынок».

— Послушай меня внимательно. Твое желание проявить себя в спорте вполне похвально, но дело в том, что Юля права: ты человек, живущий в человеческом мире, а не в стенах форта, и должен иметь хотя бы минимальный объем информации в голове. В связи с тем, что регулярного и систематического образования ты получать не хочешь, мне приходится заниматься тем, что латать пробелы в твоих знаниях, полученных неизвестно где. Со своим нынешним уровнем образования ты не сдашь ни одного экзамена даже на аттестат средней школы. Ни в одной стране мира не получишь диплом, потому что ты не ориентируешься в элементарных вещах. С таким уровнем ты не сможешь получить профессию и как-нибудь реализоваться в жизни. Я, конечно, познакомлюсь с твоим новым тренером…

Эрнест указал профессору на часы.

— Будешь бухтеть еще полчаса, я не смогу реализоваться в спорте. Быстрей собирайся. Подпишем контракт — тогда бухни, а сейчас… если засядешь пить свое кофе, я поеду один.

— Надо говорить «свой кофе», — поправил Натан. — Даже родным языком овладеть не хочешь.

— Пошевеливайся, — Эрнест помог Натану Валерьяновичу найти сумку с документами, брошенную на журнальном столике, и вытолкал из квартиры.

— Я продолжу на тебя «бухтеть» по дороге, — предупредил профессор.

— Иди, вызывай лифт. Какой медлительный растяпа! Как будто медузу в кипятке сварили! Давай же, а то я сам сяду за руль!

В дороге Натан задумался и запутался в перекрестках. Он не вполне пришел в себя от вчерашней нервотрепки и не готов был воспитывать новую расу. Профессор не решил, как именно следует обращаться с этим необычным ребенком. Машина выехала из города, но Учитель все еще пребывал в размышлениях. Он вспоминал дочерей и маленького Левушку, который тянулся ручками к книге охотнее, чем к игрушке. Вспоминал и с досадой качал головой.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Эрнест. — Как бы сделать из меня ученого физика, да?

— Боюсь, что с твоим отношением к учебе, ничего не получится.

— Нет у меня способностей, ну и что?

— Никто не знает, Эрнест, если у тебя способности или нет, потому что ты пока еще даже не старался их проявить.

— Ладно, вернемся домой — порешаем задачки. Увидишь, я не тупой.

— Разумеется, порешаем. Понятное дело, я увижу все, что мне нужно, но разве дело в этом? Разве мне нужно получить от тебя одолжение? Ты должен понять, что я не могу отдать тебя в обычную школу, где всех детей худо-бедно чему-то учат. А домашнее образование требует от ученика особой усидчивости. Эрнест, игра не может быть содержанием человеческой жизни. Даже такая прекрасная игра, как теннис.

— Ну почему?

— Потому что это игра. Какой бы интересной она ни была, это только игра, а жизнь — это жизнь. И чтобы реализоваться в ней, нужно серьезно относиться к своему образованию.

— Зачем мне образование?

— Надо как-то реализовать себя в человеческом обществе.

— Зачем? — удивился мальчишка.

— Затем, что это нужно, прежде всего, тебе. Рано или поздно, ты поймешь, что жизнь бессмысленна, если жить для себя.

— А для чего живешь ты? Для науки?

— В каком-то смысле и для науки тоже. И для своих детей…

— А нафиг ты нужен детям? Ты нужен мне.

— И для тебя… И для людей, которых считаю своими близкими и друзьями. Сейчас я живу для того, чтобы вложить немного ума одному капризному мальчику, который не хочет понять, что игра — это слишком мало для полноценной человеческой жизни.

— Нет! — возразил Эрнест. — Когда я начну играть в туре, начнется настоящая жизнь. Тогда твоя наука будет приносить пользу. Я буду спрашивать то, что мне интересно, но я не собираюсь учить все подряд дурацкие формулы только потому, что их учат все.