Следующая попытка приподнять плиту саркофага была продумана до деталей. Графиня изготовила топчан из досок гроба, чтобы приподнять уровень и оптимально использовать силу ног. Подстелила тряпку под спину. Она отбила от крышки гроба металлический вензель Пьемонтов, чтобы зафиксировать возможную щель. Графиня съела горсть соломы из подушки и вспомнила молитву. Задыхаясь от недостатка воздуха, она сделала упражнение, которое привело в тонус мышцы. Графиня продумала оптимальную точку приложения силы, но, после бесплодных усилий, потеряла сознание.

Каждый раз, собираясь на новый рывок, Мира верила: Бог сжалится над добродетельной Анабель, пошлет ей Ангела-Спасителя вместо Насмешника. Но однажды, открыв глаза после обморока, поняла, что теряет счет времени. Графиня допустила мысль, что умрет. Она использовала все идеи, и не придумала новых. Ее уверенность шла на убыль. Тело, покрывалось занозами и синяками, переставало отзываться на боль, а разбитый в щепки гроб не годился для конструкции нового рычага. Графиня не просто исчерпала запас инженерных идей, она перестала верить, что усилия дадут результат. Мысль о смерти в чужом саркофаге показалась ей естественной и логичной. Последнее, с чем она не могла согласиться, это ожидание, растянутое до бесконечности. Ожидание избавления. Ожидание конца. Она перестала чувствовать тело и однажды не смогла припасть к щели, чтобы вдохнуть воздух. «Собек прогонит крошку из форта, — утешила себя графиня. — С чего я взяла, что не получится? Вышвырнет, как щенка. Собек обещал… Черт! Но почему Валех? Почему не Эккур? Если б Эккур был жив, то не позволил бы мне валяться здесь в отчаянии… Что ж я за дура! — корила себя графиня. — Нельзя было брать мальчишку в крепость. Лучше могила под елками, чем такая жизнь. На что я рассчитывала?»

— На что ты рассчитывала? — спросил графиню Валех. — На что надеялась твоя душа, пришедшая в человеческий мир? Что искала и чего не нашла?

— Вы еще здесь? Значит, моя предсмертная просьба для вас пустой звук!

— Отчего же? Я выполнил ее, но потом решил, что стоит вернуться.

— Пойдите к отцу, скажите ему, что я здесь.

— Ваше сиятельство полагает, что графу неведомо, где покоится дочь?

— Скажите, что я не покоюсь. Скажите, что я убью его, если он сейчас же не пришлет людей снять с меня Ангела. И каменного, и живого! Скажите, что я буду являться к нему в кошмарах.

— Непременно в кошмарах! Когда его сиятельство построит рядом саркофаг на двоих, чтобы упокоиться рядом с вашим сиятельством… Он сойдет с ума, увидев разметанный в щепки гроб и ваш скелет в углу с зажатым в костях медальоном.

Графиня вздрогнула. Она действительно жалась в угол, тиская в руке медальон с портретом покойной матушки. Сидела, не чувствуя тела, как попрошайка на грязном тряпье, и что-то клянчила у сильных мира сего. Она поймала себя на том, что влипла в холодный угол и уже не в силах поменять позу.

— Интересно, — спросила графиня Ангела, — что вы делаете с людьми, которые умерли, и все равно не хотят идти с вами?

— Они продолжают сидеть в своих саркофагах, — ответил Валех.

— Мне нужно вернуться в форт человеком, а не привидением. Тогда, в лесу, мне было все равно, а сейчас… Наверно, я не готова. Можно, я еще посижу?

— Тогда, в лесу, ты просто искала смерти.

— Тогда не было малыша. Сейчас малыш есть.

— И хоть бы что-нибудь изменилось. Там, брошенная на пустой планете, ты не видела разницы между жизнью и смертью. Здесь, замурованная среди домашних и слуг, ты тоже не видишь разницы.

— Послушайте, господин Валех, зачем вы ко мне привязались? Почему зовете туда, куда я все равно не пойду? Неужели мало со мной хлопот? Что вам стоит сдвинуть плиту и пойти домой, почитать полезную книжку?

— Ничего не стоит, — согласился Валех, — только это тебе не поможет, потому что склеп заперт.

— Что вам стоит сломать замок или выбить окно?

— Ничего не стоит, но первый слуга, что встретит ваше сиятельство на пути, умрет от разрыва сердца. Замок Пьемонт будет проклят, а старый граф пошлет в монастырь за священником, чтобы изгнать из вас беса. В следующий раз красавицу Анабель похоронят в овраге и вобьют в могилу осиновый кол.

— Разве отец не слышал о заживо погребенных? Разве не мог представить, что его дочь вышла из комы в гробу?

— Все истинно так, но хрупкая Анабель ни за что не сдвинет плиту сама. А сделка с нечистью — хуже мучительной смерти.

— Никуда я с вами не пойду, — решила графиня. — Я выйду отсюда только с Эккуром. Если мне действительно конец, пусть он придет, чтобы забрать мою душу. С ним мне есть, о чем толковать. С вами — не о чем.

— Истинно так, — согласился Валех, — Человеку с Ангелом говорить не о чем. Скорее слепой договорится с глухим. Ты просишь о помощи и отвергаешь протянутую руку. Требуешь сломать замок, но не видишь распахнутой двери. Ты выйдешь отсюда, когда поймешь, что истинная свобода не требует поводыря. Выйдешь, когда поверишь, что ты не мудрее Творца, а мир придуман не для того, чтобы тебя потешать. Выйдешь и пойдешь, куда хочешь, если услышишь мои слова, обращенные к тебе, Человек, а не призыв повиноваться судьбе. Услышишь и не отвернешься от Истины, даже если она не похожа на чудесное избавление.

— Оставьте меня в покое! — попросила графиня и увидела ноги Привратника на каменном полу склепа. «Все, — решила она, — мне конец…» Пол вокруг был выложен теми же плитами, что внутри саркофага. Рядом стояла матушкина гробница. Низкая дверь, выходящая в коридор, имела крошечное окошко, чтобы обитатели замка, прежде чем войти, могли убедиться, что покойники лежат по местам, а не пляшут менуэт под звуки клавесина. Графиня поняла, что минуту назад перестала дышать, и тело дернулось в конвульсии, чтобы заставить легкие сделать вдох.

Мира испытала приступ агорафобии, таким просторным ей показался мир фамильного склепа. Глаза открылись, и стенка саркофага вернулась на место. Она не видела, но чувствовала, как Ангел ушел, и светлые шарики, притаившиеся в углах, заиграли под потолком, запрыгали по полу, заглянули к ней и кинулись прочь, испугавшись погрома. Графиня поняла, что не может дышать. Она вцепилась в тряпку, оторванную от подстилки гроба, и несуществующий мир вновь захлопнул ее в шести стенах. На мгновение стало легче, на мгновение тело ощутило легкость, но отчаяние вернулось к ней еще раз, словно забыло что-то перед уходом. Вернулось, оставив крошечный шарик под крышкою саркофага и глубокую рану от медальона, сжатого в кулаке. Шарик плыл ей навстречу, излучая удивительный свет, но, приблизившись к лицу, взмыл вверх и исчез.

— Эпилог — еще не конец романа, — осенило графиню. Она опять увидела склеп и закрытую дверь с окошком, но пальцем не шевельнула, чтобы вернуться в сознание. — Эпилог — еще не обложка. Валех… Прости, родной! Не уходи без меня, — она встала и встретила взгляд скорбящего Ангела. — Мерзавец! Ты еще здесь? — рассердилась графиня. Мраморная физиономия Ангела вытянулась. Руки, в скорби вознесенные к небу, рухнули на колени. — Кыш отсюда! — приказала графиня и заметила, как у статуи опустились крылья. — Брысь! — графиня топнула ногой. Ангельские глаза, исполненные божественного испуга, вдруг закатились. Статуя стала валиться навзничь, стукнулась затылком о крышку, распластала крылья на саркофаге, но пост не оставила.

Не мешкая ни минуты, графиня вырвалась в коридор и вознеслась к опочивальне старого графа.

— Проснись, проснись! — просила она. — Я здесь, я жива! Проснитесь, отец, пришлите людей! Пусть уберут плиту, пусть сгонят Ангела, — но руки насквозь проходили сквозь тело спящего, а мольбы не достигали ушей. — Отец, это не Ангел, это целый кабан. Полтонны, не меньше!

Граф почивал. На столике у постели стояли снадобья. Рядом с кроватью дремала тучная женщина в чепчике набекрень. Из-под чепчика выбивалась седая прядь.

— Проснись! Мадам! Проснись…

Женщина приоткрыла глаза и уставилась сквозь графиню на спящего старика. Посмотрела и снова забылась.