— Я, собственно, ему уже предложил, — признался Натан и тяжко вздохнул. — Я предложил Густаву остаться в моем доме, но он по тебе тоскует. Мне даже кажется, что его надо простить. Не каждый человек смел так, как ты.

— Да что вы, Натан Валерьянович, я — трусиха. Вы представить не можете, какая я трусиха. Иметь слугу еще трусливее, чем сама — это слишком. Да и Жорж не позволит. Когда он узнал, как этот скот меня предал…

— Где Георгий Валентинович? Почему за тобой не едет?

— На собрании заседает.

— На том самом собрании?

— Именно там. Мне за это время нужно успеть сделать массу дел. Вернется Жорж — черта-с два он мне разрешит.

— Я так много вспомнил за эти дни, благодаря тебе, — признался Натан Валерьянович. — Если бы не ты, Мирослава… Я даже подумал, сколько жизней хранится в моей памяти, которых я не вспомню никогда, потому что никто меня не заставит вспомнить. Сколько жизней человек проживает параллельно, а помнит всего одну.

— Не жизней, а иллюзий, — напомнила Мирослава.

— Оскар прав, реальный мир где-то есть. Мир, где все логично и по-настоящему. Мир, который не переписывается по сто раз на дню, не превращается в хаос оттого, что одна иллюзия не совпадает с другой, и память одного человека на событие отличается от памяти другого. Я ведь теперь переосмысливаю заново всю свою жизнь и прихожу к удивительному выводу.

— К какому выводу, Натан Валерьянович?

— То, что с нами происходит — это не жизнь, а фантазии больной головы.

— Браво, профессор!

— Не головы какого-то непостижимого «автора», а нашей собственной головы. Я безумно рад, что вовремя отказался искать научную подоплеку этих самых иллюзий, но меня беспокоит, что Оскар продолжает этот опасный путь.

— У вас был выбор: согласиться или отказаться. У Оскара выбора нет.

— Что за иллюзия такая… «нет выбора»?

— Это не иллюзия, профессор, это прободение реального мира в наши больные головы. Судьба, называется.

— Что такое судьба, Мирочка? Судьба — это значит, что нашей жизнью управляет кто-то вместо нас и не больше того.

— Судьба, Натан Валерьянович, это чудо. Последнее бесспорное доказательство, что мы для чего-то в этом мире нужны.

— Чудо… — вздохнул Боровский и стряхнул с ладони остатки печенья. — Пойдем, я покажу тебе настоящее чудо.

Вслед за профессором графиня спустилась в лабораторию, села перед монитором и стала ждать, пока растерянный Натан сообразит, куда записал бесценные файлы, где спрятал от младших дочек то, что может плохо повлиять на их психику, и какими кодовыми словами закрыл доступ. Мира была уверена, что профессор зря тратит время, стараясь ее удивить. Мира безумно хотела спать. В ее голове мелькали издательские офисы, в ушах дребезжал взволнованный голос Карася — искателя правды жизни. Она бы с удовольствием посвятила выходной ремонту прибора с красной и синей кнопкой, в котором не понимала ничего, но Боровский, в отличие от нее, вполне бы мог устранить неисправность. Только чувство такта мешало графине прекратить этот поиск чудес и занять профессора полезным делом.

— Помнишь прибор, который мы сделали из оружейного кристалла? — спросил Боровский. — Прибор, который сканировал пространство с хрональным коэффициентом? Ведь сконструировал его не я, а Оскар… Я долго не мог разобраться, что за программа работает в нем, и откуда взялась. Не подумал, что кто-то мог записать ее на кристалле. Решил, что программа заложена природой в этом удивительном камне, и ни за что не взялся бы работать с уральской зоной, если бы не убедил себя в этом. А я работал и удивлялся тому, что перестал понимать расчеты, которые делал буквально недавно. А ведь их делал Оскар.

— Их делали вы, Натан Валерьянович! — возразила графиня. — А разобраться не могли, потому что Валерка вас торопил. Вы от рассеянности своей часто теряете внимание. За вами замечено. Показывайте свое чудо, не отвлекайтесь.

— Оскар принес кристалл…

— Кристалл дала ему я. Если быть точнее, я передала кристалл для вас через Оскара, потому что не была уверена, что вы его примите. И прибор вы сооружали вдвоем, не надо преуменьшать своих заслуг. Спросите у Оскара, он точно скажет. Не знаю, кто из вас в какой области был особо силен, и за что отвечал, но генератор собирали вы оба. И не морочьте мне голову.

— Правильно, — согласился Натан, — Оскар принес кристалл и мы получили с его помощью столб хронального тумана, в котором можно визуально менять хронал. После, по возвращении с Урала, я разобрал старый генератор и попробовал пропустить дехрональный свет через Мозг Греаля. У меня осталась уникальная запись…

На мониторе возник интерьер лаборатории. Такой, каким он был после взрыва памятника жертвам авиакатастроф, с припорошенной бетонной крошкой мебелью и трещинами, в которые можно было сунуть ладонь. В центре стоял широкий металлический таз, зеркальная антенна была подвешена к потолку, столб хронального тумана колонной торчал посреди помещения, не излучая лишнего света в пространство. Стоял, словно неоновое желе в стеклянной колбе, неподвижно и основательно.

— Сейчас я перекидываю луч с кристалла на Мозг, посмотри, что будет, — предупредил Натан.

Туман погас. Сначала графиня не увидела ничего, только вещество внутри столба добавило пространству прозрачность и слегка расширило границы поля. Затем в нижней части столба вспыхнул зеленый огонь. Блеснул и погас, блеснул еще раз, затем еще, задрожал, словно пламя свечи, стал расти в ширину и подниматься вверх, пока не заполнил ярким светом пространство от пола до потолка.

— Это же огонь, — удивилась графиня.

— Огонь, — подтвердил Натан. — Так выглядит активная фаза хронального поля. Ты наблюдаешь первичную плазму, уникальное явление природы. Состояние вещества, в котором возможны превращения любого уровня сложности. Зеленый туман, что мы изучали до сих пор — лишь дым невидимого огня, а это он, самый что ни на есть огонь, отправная точка всего сущего на всех уровнях мироздания. Если Оскар прав, если реальный мир действительно где-то есть — это единственные доступные нам ворота, через которые можно проникнуть туда. Но такой эффект можно получить только с помощью Мозга Греаля.

— Никогда не видела хроно-огня, — призналась Мира, — но премного наслышана. Он опасен?

— Все, что приходит к нам из реального мира, уходит назад через эти ворота. Все, от таинственно воспламеняющихся предметов и людей, не ведающих, кто они есть, до чудных приветов из будущего, которые я получил от Артура в доказательство своей правоты. Все, что пришло из реального мира — воспламеняется этим огнем и исчезает, не оставив праха для радиоуглеродного анализа. Куда? Наверно, мы не узнаем, пока не сгорим в этом самом огне. Он опасен, Мирочка, не больше, чем сама смерть.

— Вы вернули мне Мозг Греаля, чтобы никогда не узнать?

— Слава Богу, что ты его забрала. Сколько раз я сдерживал себя от соблазна перешагнуть эту грань.

— Хватит, Натан Валерьянович! — рассердилась графиня. — Вы все как сговорились! Ладно, Карась запутался в жизни со своей офицерской логикой. Но вы то! Открыватель первичных полей и прародитель иллюзий! Только попробуйте смыться от меня теперь, когда мне нужна ваша помощь!

— Мы все запутались в жизни, Мира, — вздохнул Натан, — все человечество запуталось в этой жизни. Но у меня, в отличие от Валеры и прочих мыслящих людей этого запутанного мира, есть дверь, в которую можно войти, и не важно, что будет там, важно, что здесь уже ничего не будет.

— Не хочу даже слышать!

— Когда ты вернулась и рассказала про Оскара, я испытал облегчение. Может быть, ты права, мы действительно кому-то нужны в этом иллюзорном мире. И то, что мы здесь — имеет смысл, о котором мы не можем догадываться. Может быть, окружающая нас иллюзия дает нам больше возможностей, чем реальность, в которой ничего не поправишь. Возможно, мы имеем преимущество перед людьми реального мира, чья память не изменится никогда, чей сюжет не будет переписан, даже если подойдет к краю пропасти. Как ты думаешь, Мирослава… Ты думаешь, Оскар захочет меня видеть, если я приеду на недельку во Флориду? Мне так нужно с ним поговорить. С этим человеком мне нужно говорить очень много и вдумчиво, а я не уверен, что имею на это право.