— Это репродукция… — объяснил Натан Валерьянович. — Увлекаетесь живописью или охотой? Я не знаток ни того, ни другого. Дочка принесла. Считает, что такой картине самое место на даче, а я не против. Как ваше настоящее имя?

Мужчина перестал рассматривать репродукцию и удивленно поглядел на хозяина дома.

— Не знаю, — ответил он. — Не помню.

Оскар вернулся из лаборатории с коробкой.

— Сейчас вспомнишь, — пообещал он. — Прибор узнаешь? Где красный камень, который ты вынул из точно такого прибора на кухне у деда Коробова? Кто тебя просил это сделать? Кому ты его передал? Вспоминай!

— Какой камень?

— Маленький красный камень. Сюда смотри! — Оскар достал прибор из коробки и отогнул рычаг. Линзы вытянулись на штативе, поймали луч от кухонной лампы и натянули световую «струну». — Узнал? Куда дел капсулу с камнем, придурок?!

Гость съежился, когда пятнышко света с прицела легло ему на плечо.

— Не помню, — повторил он и указал на линзы. — Что это? Можно?..

— Еще чего? — возмутился конструктор.

— Дай ему, Оскар, — попросил Натан. — Быстрее вспомнит. Поставь на предохранитель и дай.

— Последнее ружье ему дать? Этому клиническому идиоту? Пусть вспомнит сначала. Вспоминай, гад, как деда застрелил, как бегал по лестнице с пистолетом, пугал соседей. Вспоминай, а то сдам тебя Карасю и сядешь в тюрьму лет на двадцать.

— Какого деда? Я не стрелял.

— Оставь его в покое, — заступился за гостя Натан.

— Сядешь пожизненно, если не вспомнишь, — пригрозил Оскар и спрятал прибор в коробку. — Я тебе не добренький психиатр, я тебя за день уработаю…

— Погоди, Оскар. Человеку надо прийти в себя, он устал и простужен, а ты устраиваешь допрос.

— Надо еще доказать, что он человек, — огрызнулся Оскар. — Вдруг он из этих… или друид какой-нибудь, или выползень инохрональный.

— Я, в самом деле, не помню, — признался «Иван». — Я уже в больнице все рассказал…

— Что рассказал? Повтори слово в слово все, что ты рассказал в больнице.

— Рассказал, что ничего не помню. Так и рассказал: ничего…

— Ну-ка, еще чего-нибудь расскажи… — Оскар склонился над подозреваемым. — Какие еще слова знаешь, кроме «не помню, не помню»? Учитель, вы слышали, как он говорит? Акцент что ли?

— Похоже на акцент, — согласился Натан.

— Ну-ка, поговори еще…

Гость смутился и замолчал.

— Давай подумаем, что мы имеем, кроме акцента, — предложил ученику Боровский.

— Думайте вы, Учитель. Я уже не могу! Я скоро бить его буду!

— Человек наверняка занимается спортом, — предупредил Натан. — Возможно, единоборствами. Для потерявшего память он слишком уверенно себя чувствует. Он необыкновенно спокоен для жертвы обстоятельств, которую двое неизвестных везут за город.

— Спокойствие — признак тупости! — заметил ученик.

— Наверняка он следит за здоровьем, — продолжил Натан, — потому что ни разу не спросил у меня сигарету, и на твое предложение налить для храбрости никак не ответил. Он по провинциальному застенчив и сдержан, не имеет на теле татуировок… Думаю, не имеет. Ты заметил, что он снял обувь, прежде чем войти в дом, хотя его об этом не просили.

— Если нет наколок, значит, не сидел, — пришел к выводу Оскар. — Если не сидел, черта-с два мы узнаем, кто он по криминальной картотеке.

— Наверняка у него семья, — добавил Натан. — Наверняка его ищут. Могу предположить, что он военный или тренер спортивной секции. Если по акценту мы вычислим регион, несложно будет узнать, кто наш гость. Узнаем, кто он, — возможно, прояснится и судьба камня.

— Ничего не прояснится, Учитель. Все, что связано с камнем, ему выбили из мозгов. Какая разница, где он живет и с кем?

— Вспомнит себя, — настаивал Боровский, — вспомнит и все остальное. А мы постараемся ему помочь.

Гость не возражал. Чайник кипел, ужин приближался. Лишние слова могли отсрочить кормление, а то и вовсе снять с довольствия новоявленного тренера провинциальных борцов. Натан Валерьянович уже приступил накрывать на стол.

— Смотрите, как он вытаращился на хлеб, — заметил Оскар. — Как папуас на зажигалку. Натан Валерьянович, может он лучше вспомнит, если его не кормить? Лечебное голодание, между прочим, прочищает мозги.

— Ему понравился нож, — объяснил Боровский.

— Можно? — человек потянул руку к ножу, словно попросил милостыню.

— Осторожнее, он острый. Студенты принесли этот нож, — вспомнил Натан. — Приобрели у бывшего циркового артиста, учились метать прямо у дверей деканата. Пришлось забрать от греха… Кстати, Оскар, твои однокурсники.

— Правильно сделали, что не отдали.

— Никто не признался, — развел руками Натан. — Не устраивать же допрос будущим коллегам.

«Иван Павлович» с почтением оглядел оружие, взялся за рукоятку, оплетенную серебряной проволокой.

— Вещь… — сказал он и перестал слушать пустые разговоры.

— Натан Валерьянович, а вдруг он циркач? — предположил Оскар. — Узнал реквизит, украденный вашим студентом.

— Может быть, — согласился Натан. — Все может быть.

Прошло время, прежде чем капитан Карась пришел в себя. «Чудеса продолжаются», — решил он. Капитан отказался поверить в то, что зеленый пацан обвел его вокруг пальца без помощи средств психического воздействия. Он секунду за секундой восстановил обстоятельства злодейства и решил, что выбора нет: против «банды» физиков Академгородка надо играть в открытую или ретироваться без боя. Первый вариант был неприемлем, поскольку противоречил уставу; второй — категорически отвратителен, поскольку порочил честь и достоинство российского офицера. Выбирать было ровным счетом не из чего, и капитан Карась вновь отправился на поиск девяносто девятого километра.

Ползком по обочине Валерий Петрович достиг искомого поворота и вновь наткнулся на человека, одетого не по погоде легко. В этот раз незнакомец сам кинулся ему на капот, но авиабилета не предъявил. Растерянное и озадаченное выражение лица — все, что роднило его с предыдущей жертвой катастрофы.

— Подвези, — обратился беглец к Карасю.

— Садись, — пригласил капитан.

Человека ничуть не волновал маршрут. Он запрыгнул на сидение, хлопнул дверцей и пригнул голову.

— Куда бежим? От кого спасаемся? Что натворили? — поинтересовался капитан Карась.

— Там… — произнес человек, указывая пальцем на мраморный обелиск, крестом раскинувшийся над горизонтом. Примерно в том же направлении из кювета торчало вверх колесо заваленной набок машины. — …Гиблое место, — уточнил человек.

Что именно произошло с несчастным, капитан нисколько не уяснил. Вывалился он из падающего самолета или перевернулся на автомобиле? Только местность, на которую указывал палец, и впрямь была нехорошей. С этим утверждением капитан даже спорить не стал. Он решил как можно быстрее увезти отсюда свидетеля и как можно подробнее расспросить, но не успел, еще один беглец вынырнул из канавы. Уставший и запыхавшийся Оскар Шутов узнал капитана, когда было поздно.

— Вылазь! — крикнул он, и шофер вместе с пассажиром прыгнули в разные стороны. — Нет, вы сидите, — обратился к капитану физик. — А этот — мой брат. Он со мной пойдет.

Шутов перевел дух. Капитан опять ни черта не понял. С какого такого перепуга он ринулся прочь из собственного авто? С чувством неловкости, Валерий Петрович вернулся за руль.

Беглец был выше Оскара Шутова и вдвое шире в плечах, но сопротивления не оказывал, позволил взять себя за руку, как ребенка. Более того, сам капитан Карась не предпринял усилий для торжества справедливости. Напротив, он готов был извиниться перед Оскаром за то, что, не подумав, посадил в свою машину человека, которого не должен был сажать. Хотел извиниться, но не успел. Оскар извинился первым.

— Пардон, — сказал Оскар, — мой братец чуток не в себе. Работал без страховки, с трапеции упал. Я теперь за него отвечаю. А вы, пожалуйста, поезжайте обратно, — попросил молодой человек капитана. — Хорошо?

— Нет проблем, — ответил капитан и поехал прочь, но ситуацию анализировать не перестал.