V. Газелла о мертвом ребенке Каждую ночь в моей Гранаде, каждую ночь умирает ребенок. Каждую ночь вода садится поговорить о погребенных. Есть два ветра — мглистый и ясный. Крылья мертвых — листья бурьяна. Есть два ветра — фазаны на башнях и закат — как детская рана. Ни пушинки голубя в небе — только хмель над каменной нишей. Ни крупинки неба на камне над водой, тебя схоронившей. Пала с гор водяная глыба. Затосковали цветы и кони. И ты застыл, ледяной архангел, под синей тенью моей ладони. VI. Газелла о горьком корне На свете есть горький корень и тысячи окон зорких. Нельзя и рукой ребенка разбить водяные створки. Куда же, куда идешь ты? Есть небо пчелиных оргий — прозрачная битва роя — и горький тот корень. С изнанки лица в подошвы стекает осадок боли и ноет обрубок ночи со свежей слезой на сколе. Любовь моя, враг мой смертный, грызи же свой горький корень. VII. Газелла о воспоминании Останься хоть тенью милой, но память любви помилуй — черешневый трепет нежный в январской ночи кромешной. Со смертью во сне бредовом живу под одним я кровом. И слезы вьюнком медвяным на гипсовом сердце вянут. Глаза мои бродят сами, глаза мои стали псами. Всю ночь они бродят садом меж ягод, налитых ядом. Дохнет ли ветрами стужа — тюльпаном качнется ужас, а сумерки зимней рани темнее больной герани. И мертвые ждут рассвета за дверью ночного бреда. И дым пеленает белый долину немого тела. Под аркою нашей встречи горят поминально свечи. Развейся же тенью милой, но память о ней помилуй. VIII. Газелла о темной смерти Хочу уснуть я сном осенних яблок и ускользнуть от сутолоки кладбищ. Хочу уснуть я сном того ребенка, что все мечтал забросить сердце в море. Не говори, что кровь жива и в мертвых, что просят пить истлевшие их губы. Не повторяй, как больно быть травою, какой змеиный рот у новолунья. Пускай усну нежданно, усну на миг, на время, на столетья, но чтобы знали все, что я не умер, что золотые ясли — эти губы, что я товарищ западного ветра, что я большая тень моей слезинки. Вы на заре лицо мое закройте, чтоб муравьи мне глаз не застилали. Сырой водой смочите мне подошвы, чтоб соскользнуло жало скорпиона. Ибо хочу уснуть я — но сном осенних яблок — и научиться плачу, который землю смоет. Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном, который вырвать сердце хотел в открытом море. IX. Газелла о чудесной любви Огонь и гипс безжалостной пустыни, была ты в сердце влагой на жасмине. Огонь и блеск безжалостного неба, была ты в сердце шелестами снега. Пустырь и небо руки мне сковали. Пустыни неба раны бичевали. X. Газелла о бегстве Я не раз затеривался в море, с памятью, осыпанной цветами, с горлом, полным нежности и боли. Я не раз затеривался в море, как в сердцах детей я затерялся. Нет ночей, чтоб отзвук поцелуя не будил безгубые улыбки. Нет людей, чтоб возле колыбели конских черепов не вспоминали. Ведь одно отыскивают розы — лобной кости лунные рельефы. И одно умеют наши руки — подражать корням захороненным. Как в сердцах детей я затерялся, я не раз затеривался в море. Мореход слепой, ищу я смерти, полной сокрушительного света. XI. Газелла об утреннем рынке буду ждать на пути, чтоб узнать твое имя и, заплакав, уйти. Что за луны льдом озерным на лице твоем застыли? Как в заснеженной пустыне твой костер собрать по зернам? Твой хрусталь колючим терном кто задумал оплести?.. Я под аркой Эльвиры буду ждать на пути, чтобы взгляд твой пригубить и, заплакав, уйти. Ранит голос твой весенний среди рыночного крика! Сумасшедшая гвоздика, затерявшаяся в сене! Как близка ты в отдаленье, а вблизи — не подойти… Я под аркой Эльвиры буду ждать на пути, чтобы бедер коснуться и, заплакав, уйти. |
