САЭТА{67} Перевод В. Андреева Если б лестницу мне достать и подняться к крыльям креста для того, чтобы смог я вынуть гвозди из тела Христа… Народная саэта О саэта, песня цыган, обагренная кровью Христовой, вечно — с жалостью, вечно готова вынуть гвозди из божиих ран. О саэта, из года в год, словно лестницу к месту казни, андалузский народ на праздник Пасхи тебя несет. О саэта, старая песня моего андалузского края, умиравшему в муке крестной ты бросаешь цветы, сострадая. Песня-жалость, нет, не тебе посвящаю я эти строфы. Петь хочу не Христа Голгофы, — а идущего по воде. О ПРИЗРАЧНОМ ПРОШЛОМ Перевод Ю. Петрова Человек из казино второго сорта, где Каранчу как-то раз встречали, седовлас, лицо усталое потерто, а в глазах полно и скуки и печали; под усами цвета пыли — губы вялы и грустны, но грусти нет — на самом деле, нечто большее и меньшее: провалы в пустоту, в безмыслие паденье. Он еще нарядным выглядит в пижонской куртке бархатной, изысканной и модной, и в кордовской шляпе, глянцевой и жесткой, благородной. Дважды вдовый, три наследства промотал он — три богатства унесли с собою карты, воскресает он, не выглядит усталым только в приступе картежного азарта или славного тореро вспоминая, или слушая рассказы о бандитах, иль о том, как карта выпала шальная, о кровавых потасовках и убитых. Он зевает, слыша гневные хоралы, что, мол, власти наши косны, злы и грубы! Он-то знает, что вернутся либералы, возвратятся, словно аисты на трубы. Как боится он небес, землевладелец! Он и чтит их; иногда нетерпеливо вверх поглядывает он, на дождь надеясь, беспокоясь о своих оливах. Ни о чем другом, унылый, нелюдимый, раб сегодняшней Аркадии — покоя, он не думает, и лишь табачным дымом омрачается лицо его порою. Он не завтрашний, но он и не вчерашний, плод испанский, не зеленый, не гнилой, он — созданье «никогда», ненужный, зряшный плод пустой, плод Испании — несбывшейся, былой, нынешней — с седою головой. ПЛАЧ ПО ДОБРОДЕТЕЛЯМ И СТРОФЫ НА СМЕРТЬ ДОНА ГИДО Перевод О. Савича Наконец-то дона Гидо пневмония унесла! Не смолкает панихида, и звонят колокола. В юности наш гранд кутил, не давал проходу даме, был задирой, но с годами жизнь молитве посвятил. Говорят, гаремом целым наш сеньор владел в Севилье, несомненно был наездником умелым, несравненно разбирался в мансанилье. Но растаяло богатство, и решил он, как маньяк, думать, думать так и сяк, на какой волне подняться. Ну и выплыл на волне на испанский лад вполне: он к своим прибавил данным девушку с большим приданым, обновил гербы свои и, традиции семьи прославляя, шашнями не хвастал в свете, изменяя — изменял теперь в секрете. Жил развратом, но в святое братство братом он вступил и дал обеты, и в четверг страстной со свечой по мостовой шел он, разодетый, как святой из Назарета. Нынче ж колокол твердит, что в последний путь спешит добрый Гидо, чинный, строгий, по кладбищенской дороге. Добрый Гидо, без обиды ты покинешь мир земной. Спросят: что ты нам оставил? Но спрошу я против правил: что возьмешь ты в мир иной? Что? Любовь к перстням с камнями, к шелку, золоту и лени, к бычьей крови на арене, к ладану над алтарями? Ничего ты не забудь! Добрый путь!.. От цилиндра и до шпор был ты подлинный сеньор и дворянства соль; но на лысый лоб высокий вечность ставит знак жестокий: круглый ноль. Щеки впали и осели, пожелтели, восковыми стали веки, руки сведены навеки, и очерчен череп тонко. О, конец испанской знати! Вот дон Гидо на кровати с жидкой бороденкой, грубый саван — тоже спесь; кукла куклой, чином чин, вот он весь — андалузский дворянин. ПРИЗРАЧНОЕ ЗАВТРА Перевод Ю. Петрова Край чуланов, ризниц и альковов, барабанов и военной истерии, край, молящийся Фраскуэло {68} и Марии, душ бестрепетных и духа шутовского — в нем своя должна быть ясная основа: Вера в Завтра, Монументы и Витии. От Вчера пустое Завтра зря родится — дай нам, Боже, чтоб оно недолгим было! — нечто вроде душегуба, проходимца, исполнителя болеро и дебила, в общем, что-то по французскому фасону, смесь смекалки и языческого пыла, только с мелкими пороками — особо их Испания избрала, возлюбила. Подлый край, с его зевотой и мольбою, дряхлый, шулерский, печальный и болтливый, подлый край, покорный богу, — и бодливый, если вздумает работать головою; в нем надолго обожателям сгодится освящавшийся веками храм традиций, им отход от их канонов ненавистен — будут бороды апостольские, будут светло-желтые светиться нимбы лысин католически и благостно повсюду. От Вчера пустого Завтра зря родится — дай нам, Боже, чтоб оно коротким было! — что-то вроде палача и проходимца, исполнителя болеро и дебила — омерзительным никчемное продлится. Как опившийся вином, в припадке рвоты солнце красное замазало кирпичным, бурым колером гранитные высоты, и восхода тошнотворные красоты все в закате есть, слащавом и практичном… Но на счастье есть Испания другая — край резца и молотка {69}, земля свершенья, с вечной юностью, которую слагают этой расы простодушной поколенья; есть Испания совсем иная — эта все искупит, не предаст и не склонится, край идеи, одержимости, рассвета, с топором в карающей деснице. |
