Путник I Такою же ночью ветер кору тополей стегает. От снега земля побелела, он падает, не унимаясь. Верхом на лошади едет в метель по дороге мужчина; до самых глаз он закутан накидкой черной и длинной. В деревню въехав, он прямо к Альваргонсалесам мчится, к воротам дома подъехав, с коня не сходя, стучится. II Услышали братья, как кто-то в их дверь молотком ударяет и конь по камням в нетерпенье копытами переступает, и оба от изумленья и страха глаза поднимают. — Кто там? Отвечай! — закричали. — Мигель! — вот ответ нежданный. И это был путника голос, уплывшего в дальние страны. III Открылись ворота, всадник на лошади въехал высокой и спрыгнул на землю. Снегом его занесло дорогой. В молчанье поплакал путник в объятьях братьев немного. Коня одному он отдал, накидку и шляпу — другому. Спеша у огня согреться, пошел к крестьянскому дому. IV Искателем приключений был в детстве младший из братьев. Уехав в заморские страны, вернулся «индейцем» богатым. Ворсисто-бархатный черный наряд дорогого покроя, на талии крепко прилажен широкий кожаный пояс, а толстая цепь золотая огнем на груди блестела. Мужчина высокий и сильный, с лицом дочерна загорелым, глядел он глазами большими и черными, полными грусти; на выпуклый лоб, как шапка, спадали волосы густо. Он — сын-удачник, он — барин крестьянского происхожденья, которому счастье приносит и власть, и любовь, и деньги. Из братьев троих, конечно, Мигель был самый красивый; уродуют старшего брови, — они срослись без разрыва на низком лбу; а второго глаза удивительно портят: свирепы, мрачны, беспокойны и только в сторону смотрят. V Три брата родных в молчанье на жалкий очаг взирают; уж смерклось, а темной ночью мороз и ветер крепчают. — Что, дров у вас, братья, не стало? — спросил Мигель. Отвечает: «Не стало», — старший. Тут чудом извне человек открывает тяжелую дверь на запоре с двойной железной скобою. Точь-в-точь как отец покойный, с лица вошедший собою. Венец золотого света вокруг седины его брезжит. Вязанка дров за плечами, в руках — топор из железа. «Индеец»{59} I Кусок той земли проклятой у братьев своих несчастливых купил Мигель: состоянье Мигель из Америки вывез; а золото ярче и в поле дурном, чем если зарыто, в руке бедняка оно чище, чем если в копилке скрыто. «Индеец» взялся за работу на поле с упорством и страстью, а старшие бились, как прежде, на малых своих участках. И вот на поля Мигеля с зерном золотого цвета, с колосьями налитыми пришло плодородное лето; и вот обходит деревни молва, что чудо свершилось, и снова, как прежде, проклятье поля убийц поразило. И вот про черное дело сложилась песня, как память: «Лежал он с источником рядом, исколот ножами. Злой смертью он умер, злыми убит сыновьями. В бездонные Черные Воды они его бросили сами. Не спит, не спит под землею, кто землю вспахал руками». II Спокойным вечером светлым, ведя борзых быстроногих, с ружьем на ремне за спиною Мигель, идя по дороге в тени тополей зеленых к далеким горам синекрылым, услышал голос поющий: «В земле не нашел он могилы. Под соснами в темной долине у Ревинуэсы до Черных Вод дотащили отца покойного лесом». Дом I Альваргонсалесы жили в запущенном доме и древнем. Четыре окна как щелки, лишь сто шагов до деревни. Стоят по бокам два вяза — гигантские часовые, и тень дают они летом, а осенью — листья сухие. То пахарей дом, земледельцев, плебеев, хотя и с деньгами, и если распахнуты двери, а ты проходишь полями, очаг дымящийся видишь с торчащими криво камнями. Пылают угли под пеплом, и в глиняных двух горшочках двум семьям на пропитанье похлебка кипит и клокочет. Направо — хлев и конюшня, налево — плодовый садик и пасека небольшая, а шаткая лесенка сзади ведет на две половины жилых помещений усадьбы. Альваргонсалесы оба там с женами обитают, и в доме отцовском двум парам с избытком места хватает, хоть в каждой семье по сыну уже давно подрастает. В отдельной горенке, — смотрит она на садик плодовый, — есть стол с дубовой доскою, обтянутой кожей коровьей, два кресла, черные счеты (костяшки с тарелку) на стенке и ржавые шпоры на сбитом из теса ларе деревенском. В забытой горенке этой теперь Мигель проживает. Отсюда отцы и деды смотрели, как сад расцветает, и аист так четок на небе, на небе синего мая: когда раскрываются розы и вся ежевика в белом, своих малышей он учит летать на крыльях несмелых. А в ночи жаркого лета, когда от зноя не спали, в окне соловьиным трелям, и сладким и нежным, внимали. Здесь старый Альваргонсалес, гордясь огородом и полем, а также любовью близких, мечтал о высокой доле. Когда на руках материнских он первенца видел с веселым смеющимся личиком нежным, — как солнечный луч, каждый волос, — и крохотными руками так жадно тянулся малышка и к темно-лиловым сливам, и к ярко алеющим вишням, то в этот сияющий, кроткий, хороший осенний вечер он думал, что может быть счастлив вполне человек на свете. А нынче в народе поется, и песня по селам мчится: «О дом, где отца не стало! Беда в тебе приключится. То дом убийц, — пусть отныне никто в твою дверь не стучится!» II Осенний вечер, и в роще совсем золотой и прохладной уже соловьев не осталось, уже замолкла цикада. Последние ласточки в поле, боясь перелетов дальних, погибнут, а аисты ночью из гнезд, сплетенных из дрока на башнях и колокольнях, уже улетели. Над домом Альваргонсалесов с вязов срывает ветер нескромный охапками листья. Однако у трех акаций тенистых на паперти за решеткой еще зеленые листья, и время от времени с веток в своей скорлупе иглистой каштаны падают наземь, и снова у роз — цветенье и травы весело встали на ярких лугах осенних. На склонах и косогорах, на кочках, среди расщелин с травой, сгоревшею летом, соседствует свежая зелень; на лысых холмах высоких, на скалах голых, суровых клубятся, свиваясь вместе, пары облаков свинцовых; поблекла, гниет ежевика в гигантском лесу сосновом, и папоротник желтеет; вода бежит, прибывает по балкам и по оврагам, отца Дуэро вздувая. Земля серебром отливает и тусклым свинцом суровым; все в пятнах ржавчины красной, все залито светом лиловым. Альваргонсалеса земли там, в сердце Испании нашей, и нищи и так печальны, что есть душа у них даже! Степь голая, волки воют на ясный месяц и бродят от рощи к роще; утесы и скалы в местах бесплодных; скелет на скалах белеет, стервятниками обглодан; поля бедны, одиноки, дорог и харчевен не сыщешь, — поля нищеты проклятой, поля моей родины нищей! |
