Чужой мне край, спокойней и трезвей
чужим металлом — не моим — звенящий,
льет яркий свет, уверенно скользящий
по карточке твоей.
Мгновенный профиль, озаренье, весть…
Но тень моя неясный облик в раме
до черного квадрата все упрямей
пытается низвесть.
Ненужная игра лучей и тьмы,
печаль, смешная мстительным просторам,
чей серп скосил объятие, в котором
дыханье слили мы.
Нет в мире станций, где могла б тоска,
покинув карцер свой — купе ночное,
пойти напиться света… Ты со мною,
затем что далека.
…Есть рыбы, что купаются в песке,
и велосипедисты, по волнам
бегущие. Мне школой стало море,
друзьями — шлюпка и велосипед.
Как воздух волен, первый дирижабль
плыл над спиральным воплем пароходов.
Шли друг на друга Рим и Карфаген,
сандалиями ширь морскую пеня.
Кто в десять лет с охотой пьет латынь?
Что мальчуганам алгебра? О, боже!
Что физика, когда они в мечтах
охотятся за солнцем в гидроплане?
Кино на пляже, и актриса в волны
уходит, почему-то голубая.
Ей нужно скрыться, чтоб не растворил
ее в цветке фонарика жандарм.
Бандиты в смокингах из пистолетов
стреляют в полицейских, удирают,
их ловят, и мелькают города,
и глаз не отрываешь от экрана.
В Пуэрто или Кадисе — Нью-Йорк,
Севилья — в Исфагани иль Париже…
Китаец — не китаец, и прохожий
быть может белым, черным и зеленым.
Ты — всюду. Ты стал розою ветров.
Ты, безбилетный, — тайный центр вселенной.
Ты — безраздельный властелин всего,
а мир бескрайный — лишь альбом открыток.
Ты многолик. Ты мчишься вместе с бурей,
ты — в свисте поездов, в звонках трамваев.
Не молния расцвечивает небо,
а сотни лун, слетевших с губ твоих.
Повежливей со мною! Я — ровесник
кино, бипланов, кабельных сетей.
Я видел, как меняли на авто
свои кареты короли и папа.
Я видел дождь радиограмм, с небес
летевших, словно перья херувима,
и серафический оркестр эфира
наушники мне подносил к ушам.
С туч никеле-брезентовые рыбы
бросают в море письма и газеты.
(Ведь почтальоны верят только в смерть:
сирены, вальс валов для них лишь сказки.)
Как много лысин при луне увяло!
Как плачут волосы — закладки в книгах!
С собой кончают снежные турнюры,
белеющие в темноте садов.
Что станется теперь с моей душою;
давно рекорд отсутствия побившей,
и с сердцем, чье биенье участить
ни радость, ни печаль уже не властны?
В глаза мне опустите взгляд, и ранит
вас безысходность кораблекрушений,
и горечь мертвых северных ветров,
и одинокость океанской зыби.
Осколки искр и пороха — останки
кавалеристов, скошенных в хлебах;
бази́лики из мусора и щебня,
смерч из огня, известки, крови, пепла.
И все же — летчица-заря и солнце
в любой из рук — как золотая рыба,
и буква рядом с номером на лбу,
и в клюве карта синяя без штампа.
Электроголос в трубке — это нунций,
а сзади, шлейфом, ускоренье звезд,
и макрокосм любви, и весь наш мир —
игрушечная заводная роза.
Да, в честь людей сложил я мадригал
и передал его по телефону…
Ты кто? Свинец, иль пламя, или сталь?
Я — молния, предвестье новой жизни…
