* * * «Если б только роз я жаждал!..» Если б только роз я жаждал!.. Только звезд — и больше ничего!.. Но в явленье малом каждом вижу то, что видно сквозь него. МЕЛОДИЯ ХОРОВОДА (История Тересы… Девочки.) Историю жизни моей вам я хочу рассказать. Эта жизнь была золотая, — о радуга, в сердце моем разлитая! — эта жизнь была золотая, королевским дворцам под стать. Историю жизни моей расскажу я вам снова. Она пылала кровью багровой, — о радуга, в сердце вошедшая мне! — она пылала кровью багровой, как пылает мак по весне. Историю жизни моей я вам расскажу опять. Эта жизнь серебром сверкала, — о сердце, ставшее радугой небывалой! — эта жизнь серебром сверкала, прозрачной реке под стать. ДЕТИ БЕГУЩИЕ Дети, которые пели весь день, завтра песню опять запоют. Но не вернется ушедший день. Завтра, завтра — кричат упрямо, — завтра сильней запахнет сирень, завтра громче колокол грянет, завтра под солнцем исчезнет тень. Но не вернется ушедший день. Это бегство спешное из сегодня к новым рассветам, к иному огню, к новым деревьям шажок — с дороги, куда не поставишь опять ступню. Бегство, бегство к смертному дню. Другое солнце, другие воды, лестниц иных иная ступень — ибо все, что было вчера, нисходит за умершим днем в могильную сень. И не вернется ушедший день. Дети, что бегали целый день, завтра снова начнут беготню. Бегство, бегство к смертному дню. * * * «Щемящая боль забвенья!..» Лоб, огромная кладовая, где собраны памяти звенья, где навсегда остались исчезающие мгновенья. Как удивительна вечность вещей преходящих, случайных: и радость не иссякает, и горе всегда изначально… Все рассветы и все закаты. Все прощанья всех расставаний вечерних; всех полночей все звездопады; всех возрастов женщины, устремившие к солнцу взгляды… * * * «Божественно чистой росой окантован…» Божественно чистой росой окантован, влажным забвением скован, перед рассветом городишко кажется средневековым. Но солнце ему возвращает снова современной эпохи приметы. * * * «Отблески стекол цветных на мраморе пляшут…» Отблески стекол цветных на мраморе пляшут; в пространстве желтом, сиреневом и зеленом жены нагие по лепесткам ромашек ворожат мечтательно и напряженно. Над звонкой оградой голубиная стая, лазурный фонтан смеется тонко и длинно, нагота блистает белизной горностая, шелковистой мальвой и золотым муслином. Женщины смотрят магически и лениво и в теплые краски погружаются тихо; и мелодия солнца звучит лейтмотивом в этой певучей и пестрой неразберихе. * * * «Быть сильным или слабым? Что же…» Быть сильным или слабым? Что же решить — быть слабым или сильным? Стать наблюдателем сторонним?.. Ловцом выносливым, двужильным?.. Смотреть на дождик над водой, на стаи облаков бесплодных и слушать, как растут деревья, как плещется фонтан холодный… Иль не глядеть вокруг, не слышать… И только труд, лишь труд извечный… Тебя он сделает незрячим, глухим… каким еще?.. Конечно — немым; немым! — немым и грустным, всегда печальным, безъязыким, как придорожный тихий камень, иль как младенец, спящий в зыбке… Контраст моей печали — незыблемо-прекрасный вечер… И все, что чувства отвергали, когда я сильным становился, приходит вечером из дальней дали… * * * «У хрупкого хрусткого ветра…» У хрупкого хрусткого ветра цветочный и солнечный вкус… Какой удивительно грустный ветра и сердца союз! Уже начинается осень; лирический бард — соловей — оплакал багряные листья средь колких, как солнце, ветвей. Дождит временами. Все чаще — все слаще! — любовный озноб, и женщины призрак знобящий не выгнать из яви и снов. И плоть уже стала не плотью: она, как морозный цветок, при вспышках желанья теряет за лепестком лепесток. |
